Барбара Квик - Девственницы Вивальди

Я вспомнила, что именно говорила мне Ла Бефана в башне — что некогда она считалась favorita.

— Наверное, она была не такая противная в былые дни, когда маэстро Гаспарини учил ее собственнолично.

— И здесь ты ошибаешься, дорогая. В те времена, как и теперь, здесь был наставник по классу струнных — брат дона Джакомо Спады, предшественник маэстро Гаспарини. — Она отвела взгляд и не сразу назвала имя того наставника: — Дона Бонавентура Спада.

Джакомо, Бонавентура — оба эти имени были мне совершенно неизвестны, а значили они для меня и того меньше. Какое мне было дело до священников, преподававших здесь в незапамятные времена? А вот сестра Лаура могла мне помочь сейчас. Мы стояли едва ли не у порога тайной комнаты — и были одни. Всего миг — и с ее разрешения я окажусь в хранилище, а ей только и нужно будет отвернуться на время. Сестра Лаура уже бессчетное количество раз доказывала, что ради меня готова нарушить правила.

Я торопливо подыскивала слова, которые убедили бы ее впустить меня в тайник или же самой просмотреть записи, пока я сторожу у дверей.

Но тут до меня дошло, что мы обе очень уж долго молчим. Она что-то говорила о прежнем маэстро, бывшем здесь еще до Вивальди.

— Мне казалось, — промолвила я, — что только священнику, или же евнуху, считается безопасным доверить преподавание в таком заведении, как наше.

Сестра Лаура снова перевела взгляд на окно, в которое просачивался скудный дневной свет. Для меня это были первые за долгое время солнечные лучи.

— Бонавентура Спада не был евнухом, дитя мое. Он был священником, но все же любил Менегину. Тогда это все знали. Все — кроме меня.

Теперь она глядела не на окно, а на меня, и я со смятением осознала, что не могу придумать ничего смехотворнее, чем любовь кого бы то ни было к Ла Бефане.

— В юности она была очень и очень недурна собой — пока чуть не умерла от оспы. В ту зиму многие в приюте поумирали. И на скрипке она играла, словно ангел. Ты еще увидишь, figlia, — время на всех оставляет свои следы, только одни видны глазу, а другие нет. Но полностью избежать отметин времени никто еще не сумел.

— Пожалуйста, сестра, — не выдержала я, — очень прошу вас: загляните для меня в libro dela scaffetta. Найдите там мое имя и все, что было записано обо мне, когда я попала в приют. Может быть, там есть хоть намек на то, кто я такая.

Сердце у меня колотилось так, что я едва могла дышать. Сестра Лаура легко коснулась моего лица и приподняла его, так что мне пришлось встретиться с ней взглядом.

— В книге скаффетты о тебе ничего нет. Я уже смотрела.

Всей душой я чувствовала, что это ложь. В тот миг я ненавидела сестру Лауру. Я ненавидела ее за то, что она такая эгоистичная, чопорная и нечестная. А еще притворялась, что любит меня!

Я оттолкнула ее руку:

— Как же так? Ведь о каждом ребенке там есть сведения.

— А о тебе записи нет, Анна Мария.

Мне стало так обидно, что на глаза навернулись слезы:

— Вы ведь знаете мою мать — вы передаете ей мои письма. Иначе получается, что вы заставляете меня верить в ложь!

Она глянула на меня так, словно я ее ударила:

— Я не посыльная для твоих писем, Анна Мария. Но ты должна мне верить.

— Вы говорите «верить», а сами мне не доверяете! Как же вы можете знать то, что знаете, а мне не говорить?! Даже Ла Бефана — и та, кажется, знает, кто мои родители! Разве справедливо, что они известны всем, кроме меня?!

Она крепко взяла меня за плечи и направила на меня пристальный взгляд ясных голубых глаз:

— Прошу тебя, перестань спрашивать и доискиваться правды. Есть вещи, которых лучше и вовсе не знать.

Я выдержала ее взгляд:

— Что же, мои родители — убийцы? Или моя мать — шлюха?

Сестра Лаура вздрогнула, но по-прежнему крепко держала меня так крепко, что делалось больно. Наконец она ответила, с трудом выговаривая слова:

— Поверь мне — и перестань их искать!

Я дернулась и вырвалась от нее:

— В жизни больше вам не поверю!

— Как же ты испытываешь мое терпение, дитя… В книге скаффетты нет о тебе ни строчки!

Она прерывисто вздохнула и разгладила складки на одежде, отчего тихо зашелестела шелковая нижняя юбка. Мне же этот шорох почему-то напомнил змеиное шипение.

Когда сестра Лаура вновь заглянула мне в глаза, ее лицо уже обрело прежнюю безмятежность.

— Нельзя считать, что знаешь правду, исходя только из того, что видишь своими глазами, Анна Мария. Думаю, тебе сейчас лучше пойти на урок. Ты и так провинилась — не стоит навлекать на себя более серьезное наказание.