Игорь Сапожков - Перегон

Утром «Перегон» отогнали в тупик, на поиск беглецов была отправлена спецрота комендантского гарнизона. В помощь солдатам, Жилкявичус выпросил в авиаполку вертолётное звено. В то же время всех этапников перевезли в Хабаровскую крытку , где долго и тщательно допрашивали. Кроме зэков, оперативники допросили весь конвойно-надзирательный персонал, всех солдат и офицеров этапа. По фактам побега и поджога в Дзержинском районе Хабаровской прокуратуры, были возбуждены уголовные дела. Следствие длилось почти месяц. Постепенно следователям удалось восстановить цепь событий, произошедших той трагической ночью. Неясной осталось только одна деталь — зачем беглецам потребовалось вламываться в Ленинскую комнату и раскурочивать постамент, на котором покоился бюст вождя революции. И это в то время когда у них буквально каждая минута была на счету. Логического объяснения так и не подобрали и этот факт незаметно изъяли из толстой пачки протоколов.

После окончания следствия из морга забрали два тела. Капитана Самсонова одели в парадный мундир, запаяли в цинковый ящик и с сопровождающим прапорщиком отправили в Ярославль. Зэка Момонова заколотили в стандартный сосновый гроб и похоронили на старом тюремном кладбище за самым дальним бараком. Пожар списали на беглецов. За потерю табельного оружия, прапорщику Косороту был объявлен строгий выговор с занесением в личную учётную карточку, рядовой Лавилль так и не подал рапорт о переводе на сверхурочную службу, он вскоре демобилизовался и вернулся в Новый Авиньон. Шестинедельные поиски беглецов результатов не дали…

Таёжный лес был мрачен и зол, казалось он хранит ужасные тайны. И это не удивительно, ведь в лесу множество безымянных погостов. Когда поблизости нет водоёмов, лихие люди концы обычно прячут в недра. Свободного пространства в лесу почти не было, деревья росли плотно друг к другу, редкие поляны были густо покрыты колючими безымянными кустами и засыпаны девственно белым снегом. Скрипучий шёпот невидимых существ хмуро дразнил сонное эхо, свирепый мороз пробирал путников до костей. Лес казался равнодушным и вечным, он вызывал странное чувство страха, непобедимое рассудком.

Чингисхан относился к лесу, как к живому организму — чутко, настороженно и уважительно. Он каким-то обострённым инстинктом угадывал дорогу, пока не набрёл на широкий замёрзший ручей. На его берегу беглецы решили немного передохнуть.

— До монастыря почти 400 километров, — Саша смахнул снег с поваленного ствола дерева и разложил на нём карту, — в среднем человек может пройти пять километров за час.

— Может наверное и больше, но не по лесу, — перебил его Валера и мечтательно добавил, — эх сейчас бы оленью упряжку однако…

— А меня на вездеход подпиши, — вернул его на землю Фадей.

— Ладно, будем считать, что сможем пройти в час три километра. Вобщем я прикинул, если идти через замёрзшие болота, недели за три доберёмся…

— Смотрите пацаны, здесь дорога вроде бы, — Фадей близоруко щурился, тыкая в карту пальцем, — мож лайбу какую тормознуть получится?

— Я думаю сейчас ориентировки на нас есть у каждого гаишника… К тому же в таком виде, нас и гражданские сразу вломят…

— Да, тут ты прав… А если разделиться? Ты с девахой пойдёшь, а мы с Чингисханом, ищут ведь четверых…

— Нет, надо держаться вместе, — ответил Саша после небольшой паузы, — ты как думаешь, Валера?

— Некогда думать, идти надо, — в этот момент, будтобы в подтверждение его слов, послышался нарастающий гул низколетящего вертолёта. Чингисхан задрал голову и тревожно посмотрел в небо, — идти надо быстро, вертолёт медведя разбудит, не дойдём однако, зажмуримся …

Они шли осторожно ступая на подмёрзшую корку снега, в которой ярко блестел полный месяц.

— Была бы монетка серебряная желание загадать, — глядя в небо мечтательно произнесла Ольга.

— И какое у тебя желание? — Спросил её Фадей, когда месяц почти исчез за низкими облаками.

— Чтобы мама не болела, — немного подумав ответила она, — и чтобы это всё поскорее кончилось…

Над вагоноремонтным цехом северный ветер трепал загадочный транспарант: «Дети — будущее железной дороги!». Возле «Перегона», сидя на корточках курили два человека в кирзачах, форменных железнодорожных ушанках и засаленных ватниках.

— Непонятно мне, Ефимыч? — молодой, прыщавый парень зло затушил окурок о рельс.