Игорь Сапожков - Золотое Дѣло

— Нет спасибо…

— А я желаю! Чай попил — душа согрелась, — проговорил он с едва уловимым акцентом.

Чудом выживший офицер Войска Польского, выучил русский язык в Норильлаге. Вышел он по амнистии 53-го, но в Польшу не вернулся, страшился упрёков в том, что остался жив. Поселился он в Ленинграде, не далеко от собора Успения Пресвятой Девы Марии, но в церковь не ходил…

— С ним должна быть цепочка, — проговорил он, не отрывая глаз от медальона.

— К сожалению она не сохранилась.

— Как жаль, как жаль. Ну что ж, интересная вещь, и знаете чем? — не дождавшись ответа Витольд Адамович продолжил, — медальон работы начала 19 века, а камню лет триста, а то и больше. К тому же шлифовка не российская и не европейская, скорее это Восток…

Коллекционер отложил лупу и водрузил на нос очки, в тонкой металлической оправе.

— Сейчас почему-то принято считать, что в украшении главное масса золота и количество бриллиантов, на самом деле совсем не так, главное это божий дар и руки мастера, — он наклонил настольную лампу, — вы только взгляните на исключительной красоты и тонкости, платиновые накладные вензеля! Ведь они уникальны, хотя бы тем, что выполнены в ручную, а не штампом. Видно мастер придавал большое значение деталям, таких сейчас почти не осталось… Обратите также внимание на то, что бриллиант совсем не играет, хотя большой и чистый, знаете почему?

— Наверняка это связанно с освещением, — то ли спросил, то ли ответил Захар.

— Вы правы, — Витольд Адамович удовлетворённо кивнул, — в семнадцатом веке не было электричества и алмазы гранили под огонь восковых свечей… — он внезапно замолчал, — погодите, а ведь он с секретом…

Держа медальон двумя пальцами, он аккуратно открыл крышку, затем пинцетом нажал на едва видимый крючок. Ничего не произошло. Тогда он окунул краешек пинцета в баночку с машинным маслом и провёл им по окружности медальона и по пружинке крючка, затем ещё раз на него нажал, теперь потайная крышка легко поддалась. Под ней оказалась вырезанная под внутренний размер, очень чёткая фотография. Витольд Адамович протёр пинцет салфеткой и зажав им карточку легко вытащил её под зажимов. На ней были изображены женщина в шляпке и мальчик, на фоне дома с острой крышей. На оборотной стороне была надпись, сделанная каллиграфическим почерком.

— Понимаете немецкий? — спросил коллекционер, внимательно разглядывая снимок.

— Нет…

— Ну тогда с вашего позволения…

Он быстро прочитал и тут же перевёл: «Дорогому Эрику от Греты и Петера! Это мы у стариков-Кёлеров. Лейпциг. 1943 год.»

Захар машинально потянулся за сигаретами, быстро прикурил, глубоко затянулся и задержал дым в лёгких на сколько хватило сил. Перед глазами стояли стёртые до крови ладони, Эрика Кёлера…

— А вот ещё очень интересная и важная деталь, — продолжал Витольд Адамович, допивая чай, — посмотрите вот здесь видно клеймо автора, которое раньше было закрыто снимком, — он опять снял очки и взял в руки лупу, — «Д.Пандир, 1898» Видите я ошибся всего на два года… — неожиданно глаза коллекционера округлились, — погодите… Матка-Бозжка… Иезус Мария, да ведь этот медальон изготовил ваш…

Пообедав в кафе с легендарным названием «Общепит», тем же вечером, Захар вернулся на Московский Вокзал, где у перрона нервно вздрагивала от нетерпения «Красная Стрела».

В купе его уже ждал дедушка.

— Почему ты не рассказал мне об этом? — Захар закрыл дверь и снял пиджак.

— Ты должен был всё узнать сам…

— Ну хорошо, я узнал. Теперь ты можешь рассказать?

— Пожалуйста, но рассказывать в общем-то нечего. Того европейца, что заказал медальон, звали Герр Кёлер. Бриллиант он привёз с собой, по его словам этот камень принадлежал его семье на протяжении трёх столетий. А медальон он хотел подарить жене, которая вскорости должна была разрешиться от бремени. Это всё…

Захар расслабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:

— Я пойду в ресторан «Боржоми» куплю, — он достал кошелёк из внутреннего кармана пиджака, — и попрошу анальгин у проводника, что-то голова разболелась.

Он вышел, закрыв за собой дверь. Оставшийся в купе растерянный старик, не моргая уставился на подсвеченный фонарями перрон Московского Вокзала. Поезд легко качнулся и медленно тронулся с места, из вокзальных динамиков гремел «Гимн великому городу» Глиэра.

Вернувшись в купе, Захар выключил радио и не раздеваясь прилёг на полку. Головная боль медленно проходила, он прикрыл глаза…