Георгий Лапушкин - Анна Монсъ (рассказы)

Наконец — все позади. Васька получил свой талон, снял робу, небрежно кинув ее в углу костюмерной. На улице уже рассвело. Статисты вылезали на Божий свет робко, словно дети подземелья.

Спешить было некуда — до метро еще полчаса, как раз дойти пешком. Вдоль тротуаров негромко шелестели шинами ранние утренние машины.

«Небритое утро с ухмылкою пялится в окна; по небу развешаны тучки, прокисшие, словно носки…» — вспомнил Павел свое студенческое стихотворение, выглянув в окошко. Впрочем, утро как утро — оно было не виновато. Просто каждый человек, родившийся и живущий в России, по истечении ряда лет приобретает чувство глухого отчаяния, прикрытого безнадежной улыбкой. Все мы — герои нашего времени. Не всякий, конечно, это в себе заметит.

Отвернувшись от окна, он пошел ставить чай. Будильник проводил его тоненьким треньканьем, ударив последний раз в колокольчик. Потом совершенно другим, глуховатым голосом забормотал себе под нос: «Чак-чак — чак-чак» — и занялся своими мыслями.

Павел в это время на кухне чиркал спичкой. Делал это он довольно странно — держал спичку неподвижно — и проводил вдоль нее коробком. Спичка тем не менее с третьей попытки загорелась. От нее засветился газ голубыми язычками, дохнув теплом. Спичку Павел перехватил, помусолив пальцы, за сгоревшую головку, дождался, пока она догорит вся — спичка вспыхнула напоследок и пустила струйку сизого дыма. Черный обгоревший трупик спички он бросил в банку к другим таким же, а спичечный коробок отложил в сторону. На коробке была наклеена этикетка с нарисованной елкой и надписью: «Береги лес от пожара!» Уголок этикетки отклеился и скрутился трубочкой. Павел попробовал пальцем выровнять уголок — но бумага упрямо скручивалась снова. Тогда он оставил его в покое, взял большой зеленый чайник с поджаренным боком — и водрузил его на плиту.

Умывание отняло несколько больше времени. Начать с того, что из щели в стене выбежал таракан. Метнувшись туда-сюда, он на короткое время задержался, подергивая усами в такт своим быстрым тараканьим мыслям, потом метнулся в сторону, юркнул в другую щель — и пропал. Смотреть было больше не на что — Павел взялся за зубную щетку. Выдавить аппетитную струйку зубной пасты было делом одной минуты — и мятый-перемятый тюбик, аккуратно закрученный с конца в рулончик, занял свое место на полочке рядом с зеленой мыльницей. Затем Павел начал интенсивно работать щеткой; тонкая струйка воды бренчала, разбиваясь об эмалированную раковину в желтых потеках и пятнышках ржавчины в местах с отбитой эмалью. Зеркало, висевшее над стеклянной полочкой, отражало пыль и запустение.

Почистив зубы, он открыл холодильник «Морозко». На старую, в коричневых трещинках клеенку стола поочередно явились масло на блюдце с выщербленным краем, сыр в серой оберточной бумаге, вареная колбаса. А чайник давно уже сердился на плите. Взяв заварной фарфоровый чайничек, Павел вытряхнул из него заварку в ведро, ополоснул кипятком; насыпав из красной жестяной коробочки заварки, плеснул еще кипятку на треть, накрыл полотенцем. Чай был хороший, смесь индийского с цейлонским, так что аромат почувствовался сразу. Пока чай настаивался, он намазал маслом два куска хлеба, разгладив масло до зеркального блеска, потом положил сверху по кусочку сыра и колбасы. Завтрак был готов.

Прежде чем сесть за стол, Павел снова покосился в окно. Пейзаж показался ему менее небритым. Возможно, сказалось действие аромата чая. Павел сел на скрипучий деревянный стул, перед ним, там, где стол упирается в стенку, стоял подсвечник в виде ладьи с тремя мачтами, на каждой из которых была чашечка для свечи. С чашечек свисали застывшие струйки стеарина, в одной еще оставался оплывший огарок.

Судя по времени, чай уже должен был настояться. Павел подвинул ближе к себе изящную фарфоровую чашечку (на фоне фаянсовых посудин она смотрелась анахронизмом), и тонкой струйкой налил чаю густого орехового тона. Бросил в чашку кубик быстрорастворимого сахара — кубик немедленно начал оплывать — и размешал сахар ручкой алюминиевой ложки. Потом положил ее на клеенку. Ложка оставила не клеенке маленькую коричневую лужицу, как раз между углом нарисованного квадратика, там, где клеенка вздулась и лопнула, и лежавшей на ней крупинкой сахара. От чашки шел пар. Возле самого донышка кружились три чаинки, постепенно замедляя вращение.

Прихлебывая из чашки, Павел постепенно съел все бутерброды с сыром, потом вынул пачку сигарет. Покопавшись у подножия подсвечника, он достал длинный деревянный мундштук и вставил в него сигарету. Получилась странная конструкция, что-то вроде трубки с длинным чубуком, которые, судя по картинкам в учебниках, курили раньше баре. Павел зажег свою конструкцию, затянулся. Дым из мундштука, который он держал в правой руке, стекал сизой струйкой вниз, из конца сигареты седая струйка тянулась кверху, закручиваясь и пропадая; на стене, чуть видная, мелькала тень. Павел откинулся на стуле и медленно курил, раскачиваясь на двух ножках. Изредка, взяв за ручку чашку, делал глоток; за глотком следовала затяжка. Пейзаж за окном стал лучезарным.