Евгений Рубаев - Рыбья кровь

— Вы мою жену не видели?

— Делать мне не хера, как за твоей женой следить!

Поэт сильно колотил жену после прелюбодеяния Бобра. Но самому Бобру ничего не предъявлял.

— А, может, вы её куда послали?

— Я тебя сейчас пошлю! И посылаю!

Но неугомонный Поэт примчался через полчаса, по третьему кругу, обследовав все вагончики. Чтобы умаслить начальника, он обратился к Рафу с элементом манипуляции его сознанием:

— Вот, вы человек умный! Говорят, километрах в пяти от буровой, есть брошенный сейсмиками вагончик полусломанный, может, жена там прячется?

— Так узнай, что ты у меня спрашиваешь?!

Дизелист поэт уже начал Рафу порядком надоедать. Но тот всё неуклюже пытался манипулировать:

— А может она у вас в шкафу прячется?

До этого Поэт проверил все шкафчики в вагончиках всего посёлка.

— Слушай! — не выдержал Раф, представивший, что дизелист проверяет у него шкаф на предмет нахождения в нём своей толстой жены. — Она в вагончике сейсмиков, в шкафу, ты не подумал об этом? — и уже испугавшись, что Поэт это воспримет, как руководство к действию, добавил. — Наверное, может быть, но весьма не достоверно!

Однако Поэт попёрся в этот вагончик без лыж, по насту. К вечеру, как всегда, поднялась метель, «низовик». Этот тип метели весьма неприятен тем, что поднимается всегда неожиданно. Нашли поэта через четыре дня. Песцы и его объесть не успели, белые медведи ещё не мигрировали со своего острова Врангеля. Нашли его целого, но замёрзшего в километре от буровой. Возможно, он уже слышал гул дизелей, но пройти последние сотни метров у него не было сил. Очевидно, он решил вздремнуть минут пятнадцать и заснул навсегда. Нашли его вертолётчики случайно. Им дано было распоряжение: «При подлёте к Воравейской осматривать окрестности — пропал человек! Но керосин зря не жечь, пропал давно!» На тягаче Поэта искали весь следующий день после его пропажи, тягач был «газушка», бензиновый. Искали, пока не кончился бензин. «Газушку» без топлива потом притащили трактором на буксире. В отчетах Раф писал, что дизелиста ищут. Реально все знали, что в такой мороз, в такой экипировке, он давно замёрз. Жена Поэта прилетела на буровую за его вещами. Хоронить она его не стала, но вещи забрала. Тетради со стихами она выбросила в угол вагончика, а ношеные рубахи и бельё прибрала. Хоронили поэта за счёт экспедиции. Когда его везли с вертолёта на холодный склад базы в кузове «Урала», в этом же кузове попутно ехали помбуры, до общежития-заезжей. Они потом рассказывали за распитием воркутинской водки, что сухощавое тело поэта громко стучало по дну железного кузова. Вся дорога была в ухабах, а тело усопшего было сильно проморожено и положено на дно кузова без подстилки, лишь укрыто брезентом. Потом родилось крылатое выражение, если предлагали пойти, допустим, на зимнюю рыбалку на дальнее озеро, или была какая-нибудь опасность, говорили:

— Я не хочу потом, как Поэт, стучать по кузову «Урала»!

Раф сильно мучился, особенно по ночам: «Выходит так, это я спровоцировал Поэта идти в этот полуразломанный вагончик!» Но свидетелей их разговора не было, а Раф, будучи, в общем-то, человеком неглупым, такого факта никому не сообщал. Он, наоборот, орал на всех:

— Я вам всем сколько говорю, что ходить по тундре, вне территории буровой строго запрещаю! Вот ваша территория: один гектар, дальше — ни шагу!

Буровики слушали его, молча курили, но, в душе думали:

— А как же охота, рыбалка?

Причём, никто, за исключением приезжих геофизиков, ни на какую охоту никогда не ходил. Если шло бурение, то все выматывались до такой степени на работе, что, придя с вахты и поев, валились, как снопы, спать. В тесной раздевалке-сушилке, спецодежда, развешанная помбурами, не успевала просыхать. На следующую вахту её вновь одевали, непросохшую, пропитанную нефтью и химреагентами. Последние — те немного подсыхали от влаги, а нефть высушить было невозможно. То и другое остро пахло техническим запахом, отчего в сушилке стоял неисчезающий смрад. Особенно трудно приходилось с обувью. Когда стояли сильные морозы, помбуры были вынуждены носить валенки. Они являлись довершением зимнего комплекта одежды, состоявшей из ватных брюк и телогрейки. По непонятной моде телогрейку шили коротенькую, едва достающей до пояса. В общем, это был весьма укороченный вариант среднеазиатского бабайского халата. Телогрейка также имела начинку из хлопка, и покрыта была и внутри, и снаружи сатином невыразительного тёмного цвета. Валенки подшивались умельцами, которых было на буровой один-два. Подшивали их приводным плоским транспортёрным ремнём. С одной стороны, это было большое благо: валенки не изнашивались, меньше промокали. Но высушить такую конструкцию было невозможно! Нарядившись в эти сырые от химреагентов доспехи, буровики брели сквозь мглу Заполярья на работу, поев борща из концентрата и второе, всегда состоящее из макаронных изделий и консервированной тушёнки. Любая попытка поварих сготовить крупяные блюда мгновенно вызывала бурю возмущения. Этот продукт напоминал кому зону, кому армию, и столовую оглашал дружный протест: