Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Я искал на кладбище еврейском
Тот последний на земле приют,
Где живых, как на плацу армейском,
Неживые поимённо ждут.
Время щедро к небу всходы мечет.
Вот, неприхотлив, как тамариск,
На краю пустынного безречья
Тихо вырос новый обелиск.
Что поделать, все мы канем в тленье,
Не доделав, кто избу, кто стих,
Оставляя наши сожаленья
Вам, как будто мало вам своих…
Потеснится и для нас планета,
Лишь сойдём с орбиты на витке,
Только жаль, что не венок сонетов
Ляжет на прощальном бугорке.
Времена не лечат, а калечат,
- Пропускают через жернова,
Наши расставания и встречи,
Речи, недомолвки и слова.
Где теперь ни доброго, ни злого,
Друг лежит. Молчит, и не молчит…
Он знавал глагол живого слова, -
Мог им жечь, и мог других лечить.
Раненный, изрезанный, - обрыскан
Ветрами Гулага, Он причал
Мог бы обрести под обелиском
На земле своих однополчан.
Дней ячейки, как сквозные раны,
Все навылет, и другой страны
Заполняем рваные прораны
Строчками, что им сочинены.
Пел он о долинах и о взгорьях
Северной и средней полосы,
И не рифмовал впустую горе
С морем – для изысканной красы,
Все глаголы, как им полагалось,
Падали взрываться и стихать,
И склонялось время, и спрягалось
По законам русского стиха.
Всё успел он. Всё, что надо, спето.
И судьба поверена в строке.
Но печаль моя на поводке:
На могиле русского поэта
Надпись не на русском языке.

Я верил в «можно» и верил в «нельзя»,
И в заповедь «не солги».
У меня, Слава Богу, были друзья,
И слава Богу, враги.
Дружба, к твоим припаду ногам
За то, что верной была.
Спасибо тебе! И – спасибо врагам
За мудрость уроков зла.
Я кончил тем, с чего вышло начать:
Не менять на шестёрки ферзя.
И не быть трепачом, где надо молчать,
И кричать, где молчать нельзя.
Салют, ностальгия! Тебя хвалю
Не за то, что позволила выжить,
А за то, что открыла мне: я люблю
Сильнее, чем ненавижу.

Здесь засушье царит, здесь безводье вокруг,
Здесь за год не дождёшься и капли дождя.
Но из дома мой друг всякий раз выходя,
На себя надевает спасательный круг.
Вал девятый встаёт за квартирной стеной,
В перекатах житейских засаду тая.
Друг боится, – накроет житейской волной,
И душа захлебнётся в волнах бытия.
Вот опять я гляжу: подавляя испуг,
На крыльце он влезает в спасательный круг.
Беззащитный, как в бурю скорлупка-челнок,
Погружает себя в пешеходный поток.
Я бы тоже, как он, не чурался лихвы.
Но я дома безвылазно, день изо дня.
За порог – ни на шаг! Потому что, увы, -
Износился спасательный круг у меня.

Уж не дождик ли ходит по крыше,
Ищет жёлоб себе и стреху?
Нет, дождём небосвод и не дышит, -
Просто чьи-то шаги наверху.
На последнем прижизненном раунде
Поселили меня в андерграунде:
Что ж, полезно поближе к земле
Стать в предчувствии жизни во мгле.
Гости разные валят к нам валом,
Называют подвал мой подвалом.
Только словом таким и в похмелье
Не унижу своё подземелье.
Андерграунд! Отшелья сторонка…
Как ограда – решетки гребёнка.
И ни грома извне, ни свирели…
Здесь меня, как солдата воронка,
Жизнь хранит от житейской шрапнели.
На прищепках душа моя сушится,
Сном последних иллюзий дыша,
На припёке – надежд моих лужица,
Бытие истекает, шурша.
Нет, подземьем меня не обидели,
Предваряя последний исход…
Мы, чем ближе к последней обители,
Тем обыденней к ней переход.
Там, корней первородных касаясь,
Я, с ладошкой под правой щекой,
Как на тихих гравюрах Красаускаса,
Обрету тишину и покой.
Станет ветер мне петь свои гаммы.
Будет вечность звучать на слуху…
Лишь не топайте сильно ногами,
Те, которые там, наверху.

Есть у сонета несколько примет.
Обычно пишут о любви сонет.
А если, скажем, нет любви? – То нету
И повода – терзать струну сонету.

Привыкнуть можно ко всему:
Жить на Таймыре и к Крыму,
С хамсином сжиться и с бореем,
А если волю дать уму,
Привыкнуть можно и к евреям.

Братва его хвалила, - не ругала,
Преподносила юбилейный хлам,
Чтоб фиговым листочком мадригала
Он смог прикрыть свой графоманский срам.