Артур Филлипс - Прага

Чарлзов день завершается экскурсией по кабинетам, складам и печатным машинам «Хорват Ферлаг» под водительством Белы, самого малорослого из трех помощников, почти безволосого, с монашеской бахромкой, бегущей от уха до уха, молодого человека с дважды сломанным носом, похожим на редкую разновидность макарон. Чарлз опять спрашивает про преемников Имре, и Бела отвечает:

— У него есть только дальний родственник, кажется, в Торонто, но бездетный. Без семьи Имре было немного полегче ездить в Венгрию и обратно, сопротивляться давлению. Знаете же, через семью часто и заставляли стучать, ломали людей. Он никогда не стучал, понимаете. Никогда. Он не сломался. Но с семьей…

— Это была бы его ахиллесова пята, — заканчивает Чарлз невыносимо медленное предложение.

Бела останавливается перед лязгающей машиной, показывая гостю ладонь, слегка загнув внутрь пальцы — любимый жест средневековых святых на росписях.

— У него нет ахиллесовой пяты, мистер Габор. Это один из великих, по-настоящему редкий человек. Вы сами убедитесь; если будете работать с ним, вам очень повезет.

И Чарлз понимает, что это не заученная реплика из грандиозного сегодняшнего плана, рассчитанного впечатлить американца с деньгами, и вообще не очень-то умно говорить такое потенциальному инвестору, — но, по мнению Белы, это абсолютная истина. Чарлз напрягает все силы, и ему удается не рассмеяться.

Джон Прайс выкурил на балконе неторопливую сигарету, поцеловал на ночь фотографии своих старинных жены и ребенка и улегся на застеленный сложенный диван, не в состоянии увязать события дня: удар по голове и братопрелюбодеяние. Скотт ничего другого не заслуживает. Надо немедленно покаяться перед Скоттом. С каждым днем он все лучше понимает Эмили. С каждой минутой он все меньше достоин Эмили. Он негодяй. Он гений существования.

Джон почти заснул, когда перед его закрытыми глазами высветилось математическое уравнение. В поту, с колотящимся сердцем, между сном и бодрствованием он видит, как ухоженная и изящная женская рука ведет мелом по грифельной доске. В стуке и скрипе болтливого мелка, которым пишет обезорученная кисть, появляется уравнение: Серьезно = несерьезно. Едва рука дописывает до конца, буквы одна за другой начинают бледнеть, в том порядке, в каком были написаны, точно след за самолетом или пена за катером. Джон видит, как уравнение снова и снова пишет себя на том же месте, в том же темпе, исчезает, снова появляется, раз за разом. Серьезно = несерьезно. Серьезно = несерьезно. И когда слово «серьезно» уже кажется написанным с ошибками, небывалым, Джона забирает сон.

Наутро формула — не в пример прошлым великим откровениям засыпания, универсальным рецептам общественного устройства, математическим озарениям, переворотам в философии, — не исчезает, но сидит, примостившись у него на плече и, едва он открывает глаза, требует его немедленного и безраздельного внимания: Серьезно = несерьезно. Джон поднимается и идет на балкон, смотрит на машины и сплюснутых пешеходов, которые, оказавшись прямо под ним, ужимаются до простых кружков с четырьмя телескопическими приспособлениями. Кругом гарцует уравнение, и несколько минут Джон не может толком думать ни о чем другом.

Все утро, пытаясь что-то разобрать в заляпанных кровью записях разговора с Харви, Джон то и дело откидывается на стуле и, закусив губу, размышляет о серьезном и несерьезном, пока перед самым полуднем Карен Уайтли не спрашивает, есть ли у него настроение для «особенного обеда». Уравнение наконец открывает Джону свой тайный смысл под размеренное качание закрытых глаз и открытого рта Карен из и в поле зрения Джона. С каждым маятничным качком ее голова и торс ритмично заслоняют и открывают розетку на потолке, гипсовые грозди и гирлянды, обрамляющие крюк для лампы в спальне Карен. Джон пробует увидеть лепнину мысленным взором, когда Карен ее закрывает. Он пробует сделать Карен прозрачной ради Эмили, которая любезно села голой рядом с ним, положила руку ему на лоб и свирепо, как солдафон-инструктор, требует, чтобы он сосчитал виноградины, чтобы он про себя описал ей в мельчайших деталях и гирлянды, и крохотных амурчиков. И пока Джон исполняет приказы Эмили, возвращается его уравнение — Серьезно = несерьезно, — и он улыбается, и Карен, уже с открытыми глазами (Эмили испарилась), улыбается ему в ответ, и Джон улыбается все шире, и Карен тоже улыбается все шире, и тут до Джона понемногу доходит смысл видения, которое пришло к нему ночью вместе со сном. Немного спустя Карен перестает двигаться и падает головой Джону на грудь, и шорох ее речи стихает и замедляется и становится шорохом ее дыхания, а потом — сна. К этому времени Джон уже понимает, что некоторые вещи имеют значение, а некоторые нет, и в этом мире счастлив тот, кто умеет легко и быстро отличить одно от другого. Ты серьезно воспринял не то, что нужно, — вот это и означает «несчастливый».