Артур Филлипс - Прага

— У него все так же, — отвечает Чарлз. — Спасибо, что спросили. Мы не перестаем надеяться на дальнейшие перемены.

— И его состояние применительно к этому соглашению?

— Не изменилось, — отвечает Невилл.

Привратник в ее доме — роскошноусый атлетического вида мужчина в пламенно-красном спортивном костюме — широко разулыбался, едва глянул на них через кружевную занавеску на двери своей квартиры в стене арки, ведущей во двор. Он с первого взгляда понял, что это иностранцы, и, открывая дверь, сразу извиняется:

— Nem English, пет Deutsch.

— Надя, — просто говорит Джон и лицом показывает: он понимает, что его не проводят к дверям живой женщины, Только теперь он соображает, что не знает ее фамилии.

— Igen. — Привратник сочувственно кивает.

Джон поворачивает воображаемый ключ.

— Иген? — спрашивает он. Венгр широко пожимает плечами и смотрит в пол, а его брови поднимаются в двуязычном сомнении. — Моя бабушка, — говорит Джон по-английски, потом изловчается по-венгерски: — Мать на моей матери. — Привратник непонимающе трогает зализанные назад волосы, и тогда Джон выкладывает пред собой две ладони, одну над другой, изображая семейное древо. — Моя мать, — говорит он и шевелит нижней рукой. — И моя мать, — продолжает он, шевелит верхней. — Надя.

Комендант жмет плечами, запирает свою дверь и ведет их четыре лестничных пролета вверх, ритмично шлепая спортивными сандалиями. Джон представляет, как его бедная старенькая подруга каждый день вскарабкивается и спускается по всем этим ступенькам.

— Amerikai? — спрашивает их проводник, когда они останавливаются наверху передохнуть. — Юувэсссэй?

— Иген.

Венгр кивает с восторженной многозначительностью, брови летят вверх.

— Igen, igen, юувэсссэй, юувэсссэй, nagyon jó. — Он ведет их в короткий темный отнорок главного коридора. Задерживается у последней двери этой неосвещенной оконечности этажа и рассеянно брякает ключами. — Jó. Нью-Йорк Сити, — начинает он непринужденно.

— Yes, New York City, — соглашается Джон.

— А, Калифорния, — подсказывает венгр, кивая.

— Yes, yes, — вторит Джон. — California.

Наконец венгр отпирает и распахивает перед американцами дверь.

— О'кей, — говорит он почти с грустью, вероятно, рассчитывая, что его пригласят внутрь, — о'кей.

Наконец он ретируется, оставляя родственников умершей женщины в квартире одних. На секунду его притормаживает скрежет скользящего засова.

— Пожалуйста, пожалуйста, Имре. Пожалуйста. Имре. Пожалуйста, Имре. Я же видела тебя сейчас, правда, Имре? Пожалуйста, теперь еще раз, Имре.

Невилл раздает четыре экземпляра документа и открывает свой на странице 6.

— Нам еще нужно обсудить два пункта. Мне ужасно неловко вспоминать о них сейчас, но, возможно, мы сможем быстро достичь единодушия и инициализировать соглашения. Думаю, к четырем мы всех отпустим. Самолет у вас когда?

Две комнаты — узкий прямоугольник, подставленный к стороне маленького квадрата, — напоминают самые первые, дразнящие камеры фараоновых гробниц, только хуже освещены. Джон нашаривает лампу. Ники идет в дальний конец квадрата и отодвигает тонкую нечистую салатовую штору на единственном окне. Джон медленно обходит комнаты по периметру; он безошибочно чует аромат нежилого. Погнутый обесцветившийся железный вертлюг выступает из стены прямо над изножьем утлой кровати, с него свисает на плечиках Надино красное платье. Кровать не застлана; простыни кое-где поистончали. На тумбочке вверх корешком любовный роман в бумажной обложке, открытый чуть дальше, чем на середине. На перевернутой обложке под английским названием и именем автора голый по пояс мускулистый герой с рапирой хватает за плечи женщину, а та откинула назад голову и согнула ножку. Рядом с книжкой лежит потрепанный англо-венгерский словарь и блокнот, заполненный убористым венгерским письмом — незаконченный перевод любовного романа. На полу маленький кассетный магнитофон, на нем — две кассеты без ярлыков. На крюке над малюсенькой плитой связка острых сушеных красных перцев, дьявольская гирлянда. В тесной Надиной ванной (шкаф в стене прямоугольника прихожей) Джон находит обильный сад парфюмерных бутылочек, коллекция без всякой логики ни ради ежедневного использования, ни ради странного вложения денег: десятки флаконов, балансирующих на раковине, теснящихся на рахитичном плетеном стуле и на полу, сохранившем лишь отдельные плитки, у большинства сосудов в утробе лишь несколько последних слюнявых пузырьков запаха; золотистые, прозрачные и нежно-голубые жидкости, едва омачивающие кончики пестиков своих распылителей Белье — мучительно старое, старое, старое — выгнулось на краю треснутой ванны с болтающимися ленточками замазки.