Артур Филлипс - Прага

Ему нужны перемены, как Марку, отдых от вечно все тех же людей, хотя его круг после светского взлета в мае его приезда от месяца к месяцу съеживается, Ему надо уехать куда-нибудь, где его будут окружать друзья правильного типа. Его место в Праге; он знает это уже почти год. Жизнь ждет его там, ждет с какими-то достижимыми, но изящными и волнующими целями.

А вместо того редактор вчера дал задание, которое с первыми лучами яркого морозного рассвета привело Джона в ка кой-то отдаленный пригород. Он дрожал, пока у него не заболела челюсть, а спину между стянутых лопаток не свело судорогой. Он ждал и наблюдал на открытой тренировочной площадке, посреди застывшей скрипящей пустоши с кучами мусора под заборами.

— Я видела утром, как ты мерз со своим маленьким блокнотиком и маленькой ручечкой и — ыхм — тебе желалось быть внутри здания раздевалки. Ты не мог выносить холод.

— Точно.

— И — ыхм — я видела, как ты спрашивал вопросы у тренера очень холодно, и ты был очень несчастный. Я точно тогда узнала твою проблему. Знаешь, какая твоя проблема?

— Моя проблема?

— Слушай — ыхм — я тебе расскажу историю.

— Сейчас?

— Да, да — ыхм — сейчас.

Джон уже благополучно вернулся домой, теперь ему тепло, потому что к нему припадает голая конькобежка, демонстрируя олимпийскую выносливость и соревновательный пыл. Ладонями (и почти всем своим весом) она опирается на Джоновы плечи, успешно придавив ему и торс, и руки; он может только на дюйм-другой приподнять голову. Ее бедра ходят вверх-вниз в свирепом темпе метронома.

— Слушай, малый, когда я иду на тренировку зимним утром и мы вышли, на льду блядски холодно. Ты только один раз это поделал, и ты знаешь. — Несмотря на атлетический темп, она легко дышит. — Чтобы нас согреть, тренер говорит: «Делаем дветысячипятьсот метров как можете быстрее». Мы бежим, мы катимся большое расстояние. А потом — ыхм — мы делаем это опять. После седьмого раза дветысячипятьсот метров по-настоящему больно, и я думаю, у меня ноги никогда не болели так, мне надо остановиться.

Джон, насколько можно, поднимает голову и смотрит, каковы эти ноги сейчас. Треугольные (почти пирамидальные) рельефные икры лежат параллельно его бедрам, а ее бедра ходят вверх-вниз с невероятной скоростью. На пике каждого цикла ее бедра возвышаются от колен почти под прямым углом и кажутся Джону громадными пульсирующими поршнями, техникой, созданной на ярко освещенном, на 99,999 процентов свободном от частичек пыли, оборудованном лазера ми и роботами конвейере в Гамбурге.

— Но я продолжаю через боль — ыхм. Вот так ты становишься великим и едешь на Олимпиаду и выигрываешь золото. Я это знаю. Так что я просто не думаю о боли и бегу. Наконец, после еще двух дветысячипятьсот метров, я говорю: «Тренер, у меня ноги уже совсем горят». Он смотрит на меня — ыхм — будто, знаешь, я пукнула. И говорит: «Да, конечно, горят. Это хорошо. Рвани еще дветысячипятьсот метров. Не останавливайся, потому что ты знаешь, что наступает после горения?» Ты знаешь ответ, Джон? Ты — ыхм — знаешь, что наступает после горения?

— Нет, кажется, нет.

— И я сказала нет. «Тренер, что наступает после горения?» — ыхм.

На миг она отпускает Джоново левое плечо — убрать со лба несколько выбившихся потных прядей. Рука ложится на прежнее место, пальцы естественно попадают в оставленные ими белые следы.

— Он сказал: «После горения наступает агония, о'кей? Теперь беги!» И стреляет из своего пистолета. На тренировках у него всегда есть пистолет,'давать старт забегам и еще вдохновлять. И у него всегда — ыхм — настоящие пули.

— Что? Откуда ты знаешь?

— Он — ыхм, ыхм — один раз хотел заставить нас бежать быстрее и направил вверх и выстрелил, и на лед упала птица — ыхм. И это для тебя так же — ыхм — Джон. После горения наступает агония. Нужно — ыхм, ыхм — пройти весь путь до агонии, потому что кто знает — ыхм, ыхм, ыхм — что ждет храброго на той стороне! — Качание все ускоряется, до вдохновенной скорости. — Теперь, малыш, теперь!

Откатившись, она вдруг становится почти человечной: ее губы слегка запеклись; в уголке глаза что-то белое, Джон хочет вытереть ей глаз. Когда она отворачивается, спускает ноги с кровати, садится и включает лампу, желтый свет сочится сквозь ее растрепанные волосы. Она собирает влажные пряди в хвост и стягивает резинкой, и движения ее рук напоминают Джону о ком-то — он не понимает, о ком. Несмотря на все остальное, руки у нее не переразвиты, они девчоночьи. Она сидит на краю дивана, уже не дотянуться, изгиб ее спины, голова, повернутая теперь к лампе, плечо, угол глаза, едва видный над плечом, руки, прижатые к бокам, и ладони, плотно упертые в матрас: Джон понимает, что она ждет его. Он уже почти придумал верное слово, которое приведет ее к нему, и они смогут начать, но тут Джон засыпает.