Алан Силлитоу - В субботу вечером, в воскресенье утром

Однажды он возвращался после вечерней вылазки один, каким-то образом потеряв в пабе кореша. Ясный, голубой, полыхающий день потух, сменившись беспросветно-черной тьмой с ползущими по небу рваными тучами. Засунув руки в карманы и пошатываясь от такого количества спиртного, которое его организм был еще способен удерживать, Артур насвистывал какую-то мелодию. Мгновенная багровая вспышка ярко осветила его стоявшим на тропинке. По краям он увидел деревья, ранее не замеченные, и машинально продолжал насвистывать под аккомпанемент оглушительных ударов грома, но та, самая первая, вспышка проделала в его сознании глубокую борозду, в которую, широко осклабившись, влетела очередная молния. Артуру стало страшно, ноги у него задрожали. «В чем дело?» — пробормотал он. Потом громче: «Что происходит?» Он пробивался сквозь ровную отвесную стену дождя, считая секунды между вспышкой молнии и ударом грома. Потом снова засвистел, на этот раз какой-то походный марш, и так шел, по-прежнему покачиваясь, и в какой-то момент остановился закурить. Очередная вспышка молнии, казалось, рассекла землю надвое, а мгновенно последовавший за ней удар грома прозвучал так, словно взорвалась пороховая фабрика. Деревья аркой сомкнулись над тропинкой, и Артуру стадо страшно, что молния ударит в него. Впервые за много лет гроза так его напугала. Мальчишкой, когда наступало время летних гроз, он, бывало, с криком вбегал с улицы в дом и прятался в темной посудомоечной либо под лестницей, и так продолжалось до того лета, когда небесный гром сменился грохотом бомбежки, а молнии — вспышками артиллерийского огня, и он понял, насколько же безобидные гром и молния. Однажды летней ночью — дело происходило во время войны — его разбудили грохот взрывов и вспышки огня, мерцающие за окнами в спальне. Ему ужасно не хотелось вставать с постели и спускаться в домашнее бомбоубежище, и он никак не мог понять, отчего не прозвучал сигнал тревоги, а если прозвучал, то почему ни он, ни кто-то другой в доме его не услышал. Фред сел на кровати и сказал, что это всего лишь гроза. Всего лишь гроза! Бабах! Под это музыкальное сопровождение он повернулся на другой бок и заснул, и сейчас, когда ему вдруг стало страшно и он так обессилел, Артур вспомнил этот момент и рассмеялся и продолжал смеяться, пока не увидел вблизи горящие огни военного лагеря, когда уже не нуждался ни в каком убежище и мог прошагать еще много миль.

Ударом ноги Артур открыл дверь в казарму, расстегнул ремень и сбросил фуражку. Последнее, что он услышал перед тем, как провалиться в сон, был удар грома.

Он вынырнул из сладкой дремы на следующий день, в восемь утра, лежа на своей койке раздетый, под кучей одеял. Он открыл глаза, но не смог и рукой пошевелить, чтобы почесаться. Все четыре конечности были прочно привязаны к коечной раме. Оторвав на несколько дюймов голову от подушки, он увидел, что в казарме пусто. На завтрак, должно быть, ушли, подумал он. Лучи солнца, бившие через окна казармы и превращавшие пол в зеркало, а кухонную плиту в сноп света, падали на аккуратно сложенные на застеленных койках солдатские ранцы. Голова у него болела. Артур попытался освободиться, но веревки были затянуты туго и закреплены надежно, так что ничего не получилось. Через несколько минут он уже крепко спал.

Разбудили его голоса тех, кто вернулся с завтрака, и, в частности, Амбергейта, засовывавшего в ранец свою оловянную кружку. Мур предложил Артуру чашку чая.

— Эрни, — хрипло окликнул Амбергейта Артур, — отвяжи меня.

Мур протянул ему чашку.

— На, выпей, сразу почувствуешь себя лучше.

— Сначала отвяжите меня.

Видя, что никто и пальцем не хочет пошевелить, он шумно опорожнил чашку. Вид его вызвал общий смех.

— Что за ублюдок меня связал? — мрачно осведомился Артур.

— Никто тебя не связывал, — возразил Мур.

— Как это не связывал? Кто, спрашиваю?

— Вчера вечером, — подмигнул ему Амбергейт, — мы застали тебя лежащим плашмя на полу, а когда попробовали уложить в койку, ты начал брыкаться. Ну, мы сначала решили оставить тебя в покое, но появился комроты. «Что это, — спрашивает, — за солдатик здесь валяется на полу в луже собственной мочи?» «Вырубился, сэр», — отвечаю. «Ну так уложите его в койку, — приказывает он, злой как черт. — Нечего этому ублюдку валяться на полу в казарме. В койку его». «Но понимаете, сэр, — говорю, — стоит подойти, как он начинает лягаться своими башмаками». «Не будь идиотом, — рычит командир, — укладывай его. Сейчас покажу, как это делается». А дальше, Артур, хочешь верь, хочешь не верь, ты приложил ему прямо в яйца. Правда, парни? Точно попал. Ну, командира чуть кондрашка не хватила. «Вяжите его, — рычит, как обезумевший бык. — Вяжите этого гада. Чтобы я позволил какому-то мальчишке лягать меня куда попало?! А уж утром я с этим козлом разберусь, попомните мое слово». Ну, мы тебя и связали. Приказ командира.