Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться

Так тяжело, безотрадно в эти минуты, знали бы вы! Почти всегда, за редким исключением. Словно я продал ни за грош бессмертную свою душу. Невосполнимую потерю чувствую, невозможность возврата к себе бывшему. При этом, представьте, ни малейшей мужской гордости за одержанную победу, ну, ни малейшей. Наоборот, думаю: пропадите вы все пропадом, вы, молоденькие и зрелые, со своим смертельным единообразием! Каждый раз так выхолащиваете Теодорова, что опять и опять возникает перед ним легкий образ петли. У-у, как мне плохо, Лиза Семенова! Не прикасалась бы ко мне, отодвинулась бы, что ли. Убери, пожалуйста, свою ногу с моей, а то могу неосознанно пнуть. Зачем добивался, чего добился? Разве мало мне для разрядки дружка Агдама и его родственников? Нет же, слабоволен и безудержен, хотя козе понятно, что никакие красивые тарталетки… виноват, старлетки?.. не заменят мне раздражительной жены Клавдии. Не заменит мне новый чистый лист бумаги, заполненный новыми словами, тех стародавних записей, что рождались без умствований, с пылу-жару, в нерассуждающей горячке молодости.

И вот легкий образ петли, стало быть. На кухонном столе небольшая прощальная записка: ушел, мол, в новые края, откуда не возвращаются, подожду вас там, обустрою место.

Пых-пых! — дымлю. Пых-пых! — дымит Лиза. Молчит уже минуты три, небывалый в некотором роде случай. Думает, наверно: «Балда я, балда! С кем связалась! Он же мертв, хоть и кажется живым, этот Теодоров. Ну, понимает кое-что в сексе, ну, не хам, не быдло, ну и что? Он же перегорел давно и сейчас мечтает, чтобы я ушла. Балда я, балда!»

А Теодоров от тоски кромешной, переходит незаметно к писательскому анализу:

«Значит, так, Лиза. Вот ты какой оказалась Лизой! Совсем недавно я давал тебе урок словесности. Был, так сказать, твоим наставником. Полагал, что и в постели буду им. И что же, Лиза? Ведь я чуть ли не в учениках побывал у тебя за эти двадцать, примерно, минут, и не оставила ты мне ни одной загадки о себе. Жаль-то как, зеленоглазая, страшно жаль!»

— Так. Довольно! — вдруг рывком садится она на тахте. Гасит на моей груди… то есть, в пепельнице на моей груди окурок.

— Что такое? — неохотно приподнимаюсь я на локте.

— Пойду домой!

— А что случилось? Полежи, отдохни… помолчи.

— Зачем? Не нужна я тебе. Я же вижу.

— С чего взяла? — неестественно удивляюсь я.

— Слушай, Юрий, я ведь не безмозглая. И опыт общения с мужчинами у меня есть, мог бы заметить.

— Я заметил. Но зачем бежать? Ночуй здесь.

— А ты хочешь этого? Ну-ка соври!

— Хочу, — вяло вру я.

— Поцелуй, тогда поверю. Но не формально поцелуй!

— Видишь ли, Лиза… Не люблю я, когда…

Но мысль не успеваю развить до конца. Сильный стук во входную дверь прерывает меня. Мы замолкаем. «Кто это?» — спрашивают меня глаза Лизы. «А хрен его знает!» — отвечаю, пожимая плечами.

— Не открывай.

— Она сама откроется. У меня замок на соплях.

Так и есть. Гость стучит покрепче. Нажимает, видимо, плечом, зная о неустойчивости запора, — и вот я уже слышу знакомый густой бас:

— Теодор! Ты дома?

Не успеваю ответить, как он появляется в проеме двери. Он — это бородатый, черный, рослый малый с сумкой через плечо. Егор Русланов.

— Здорово! — громко радуется он, увидев меня. — Извини, вторгся. Не знал, что ты… Здравствуйте! — приветствует он Лизу.

Она молча, не отвечая смотрит на него; причем, не пытается спрятаться с головой под одеяло, как некоторые…

Я слышу на лестничной клетке множественные голоса.

— Привет! — говорю. — Сколько вас там? — сварливо спрашиваю.

— Несколько приблудных. Мы с поезда, — басит Егор с широкой, дружелюбной, винно-водочной улыбкой. — Позвать?

Я смотрю на Лизу: как, мол, считаешь, Лиза, можно их позвать? Или не надо? И читаю в ее глазах: ну-ну, Теодоров, принимай решение. Вот сейчас выяснится, нужна я тебе или нет. Сейчас я пойму твою истинную сущность.

— Двигайтесь на кухню, Егор, — говорю я. — И прикрой эту дверь.

— А вы как… появитесь?

— А ты как думаешь?

— Ага! Понял. Ждем! — радостно басит он. Прихлопывает дверь и зычно зовет с порога. — Ребята! Давай сюда. Теодор в наличии.

Тут же раздаются голоса, шаги — компания внедряется в квартиру.

— А почему не встречает? — слышим мы. Это несомненно Илюша. Пьяненький уже, определяю я.

Русланов не соизмеряет свой рык с местной звукоизоляцией.

— Теодор с девочкой, — сообщает он. — Какая-то новенькая. На него, беспардонного, шикают; смеются; шаркают обувью, снимая; звенят стеклом — следуют на кухню.