Эли Фрей - Город за изгородью

– Ханна! – слышу голос, от которого хочется не оглядываться, а, наоборот, мчаться со всех ног. Но я все-таки оборачиваюсь и вижу за забором Архипа.

– Подожди. Не убегай! Мне надо кое о чем тебя спросить.

Почему-то я не убегаю – мысль о том, что я здесь, на своей территории, а нас с Архипом разделяет забор, дает мне какую-то уверенность в безопасности – хотя, очевидно, ложную. Забор не будет помехой, если Архип захочет перелезть.

Но он стоит там, на той стороне. Подходит ближе.

Я смотрю на него через сетку и представляю, что вижу его за прутьями тюремной решетки.

– Что ты хочешь от меня?

– Хочу поговорить. Спросить тебя… Почему ты не сказала Киту о том, что произошло? Почему скрываешь?

– Просто потому, что так хочу. – Я смело смотрю ему в глаза, радуясь, что длинный дождевик скрывает тело, – и он не видит, как у меня трясутся коленки.

– Ты сказала ему, что я ничего не сделал. И что я ему хороший друг. Ты сказала ему не разбрасываться этой дружбой. Ты хотела, чтобы я остался с ним. Но зачем? Почему?

Я вздыхаю.

– Ты не видишь разве, что с ним творится? Видишь, какой он теперь? Ему нужна помощь. И никому, кроме тебя, ему не помочь. Ты должен быть с ним. Несмотря на то что ты – Schund , ты – его семья. Ты нужен ему. И должен помочь.

Он цепляется руками за сетку, прислоняется к ней лбом.

– А ты сама? Что ты думаешь сама обо мне? Если я скажу, что мне жаль, что так вышло? Если бы я знал, что ты – его девчонка, я бы и пальцем тебя не тронул.

Я тоже подхожу к забору поближе. Прислоняю к сетке руки. Мне не страшно, совсем не страшно. Между нами – граница. И сейчас он не посмеет ее нарушить.

– Я чувствую твой Geruch [5] Запах (нем.). , – шепчу я с отвращением. Его лицо так близко от моего… – Нет, не Geruch. Gestank [6] Зловоние (нем.). , от которого закладывает нос. От которого хочется вырвать. Gestank , который будет сопровождать меня всегда. Что я думаю? Я ничего не думаю. Потому что тебя для меня не стало. Даже если мы с Китом всегда-всегда будем вместе. Если мы поженимся, заведем детей… А ты все так же будешь его другом и будешь присутствовать на всех праздниках…. Мне будет все равно. Я не буду злиться или плакать. Потому что однажды тебя уже для меня не стало. Ты низкий человек, Архип. Не человек, Schund . А низкие люди для меня не существуют. Это странно, что Кит стал твоим другом. Ты его не достоин. После встречи с тобой я впервые начала думать, что люди – это такое дерьмо…

Я что есть силы ударяю руками о сетку – так, что на той стороне Архип вздрагивает и отстраняется.

Я бросаю через сетку смятый листок бумаги.

В этом листе – слова, собранные из слез, боли, стыда и ненависти. Записка, которую я написала в период своей депрессии, – до взрыва. Я носила ее, надеясь, что смогу отдать ее Архипу. Верю, что он прочитает ее, но почти уверена, что он ничего не поймет… Она не причинит ему даже капли той боли, которую он причинил мне. Поэтому от нее совсем мало толку…

– Прощальный подарок, – говорю я, плюю ему в лицо и ухожу прочь.

Защищай свой маленький низкий мир, Архип.

И помни, что за пределами твоего мира живут люди, которые тебя переросли.

Одна из них – я.

Третьесортная квартира на чердаке. Под ней – такие же убогие жилища, сплошь заполненные безликими людишками, шаркающими по старым половицам засаленными тапками.

А ведь Коробки считаются «элитой» Чертоги…

В этой квартире живет усталая от жизни семья, такая, каких много в этом доме, да и вообще во всей Чертоге. Семья состоит из родителей и маленького сына.

Мурло гнетущей нищеты дружелюбно смотрит на тебя из каждого угла, из пожелтевшей одежды и битой посуды, из кофейных пятен и яблочных огрызков на обшарпанном столе, подмигивает из каждой трещины, из сморщенных окурков на полу, из газет, наклеенных на стены вместо обоев, из голубиных перьев и мышиного помета.

Родители в этой семье редко на какой работе могут проработать дольше пары месяцев. Не хватает терпения. Они хотят больших денег, ничего при этом не делая. Работать на износ за копейки – это не для них. Слишком гордые. Лучше будут голодать, чем пойдут на такое. А то, что у них в таких условиях подрастает сын, – им до этого дела нет.

Мать сменила много профессий: подрабатывала уборщицей и мойщицей автобусов, помощницей медсестры – убирала «утки» за лежачими больными. Работала на стройке, продавцом в палатке, также стояла за дробильной установкой на шахте.