Джон Ноулз - Сепаратный мир

Да и мы храбростью не блистали. Никто не рвался в бой; похоже, ни у кого не было желания записаться в пехоту, и только несколько человек поговаривали о военно-морской службе. Все тщательно оберегали свои планы и держали их при себе. Война обещала быть долгой. У Квакенбуша, как я слышал, было два направления: в военную академию и запасное – в стоматологическую школу, на случай необходимости отступления.

Я сам не предпринимал никаких действий, не чувствовал себя свободным действовать и не понимал почему. У Бринкера в его стремительной трансформации от абсолютных ценностей к относительным возникал один план за другим, причем каждый последующий уводил его дальше от полей сражений, чем предыдущий. А я не делал ничего.

Однажды, после того как утром в часовне морской офицер привлек внимание многих учеников выступлением, посвященным службе в морских конвоях, Бринкер на выходе, в вестибюле, положил руку мне на затылок и подтолкнул меня в комнату, предназначенную для занятий на фортепьяно. Комната была оборудована звукоизоляцией, а арочную дверь он за собой плотно закрыл.

– Ты ведь откладываешь поступление в армию по одной-единственной причине, – с ходу заявил он. – Сам знаешь по какой, правда?

– Нет, не знаю.

– Ну, так я знаю. И скажу тебе. Из-за Финни. Ты его жалеешь.

– Жалею?!

– Да, жалеешь. И если ты не изменишь своего к нему отношения, он начнет сам себя жалеть. Заметил, что кроме меня никто никогда не упоминает о его ноге? Если так будет продолжаться, он со дня на день впадет в слезливую сентиментальность. Чего ради все так церемонятся? Он калека, это факт. И ему нужно с этим смириться, но он никогда этого не сделает, если мы не начнем вести себя с ним естественно, даже подшучивать иногда над его увечьем.

– Ты несешь такую чушь, что я не могу даже… не хочу слушать тебя. Бред какой-то.

– Тем не менее, я намерен впредь поступать именно так.

– Нет. Ты этого не сделаешь.

– Черта с два. И твое разрешение мне не требуется.

– Я его сосед по комнате и лучший друг…

– И ты был там, когда это случилось. Я знаю. Но мне на это плевать. И не забывай, – он сурово посмотрел на меня, – ты сам в этом заинтересован. Я имею в виду, что тебе самому было бы лучше, если бы все, что касается несчастного случая с Финни, выяснилось и было забыто.

Я почувствовал, что мое лицо исказила такая же гримаса, какая появлялась на лице Финни, когда его что-то особенно раздражало.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не знаю. – Он пожал плечами и хмыкнул. – И никто не знает. – Потом многозначительное выражение исчезло с его лица, и он добавил: – Если только не ты сам. – Его губы сжались в прямую линию, лицо утратило всякое выражение, и больше он не сказал ничего.

Я понятия не имел, что может сказать или сделать Бринкер. Прежде он всегда говорил и делал все, что приходило ему в голову, потому что не сомневался: он во всем прав. В мире дискуссионного клуба «Золотое руно» и Комитета по делам детей из малообеспеченных семей это никаких проблем не создавало. Но теперь меня пугала его непреклонная прямолинейность.

Вернувшись из часовни, я застал Финни в общежитии, он перекрыл лестницу, и все, кто хотел подняться наверх, должны были под его руководством петь гимн «Могучая крепость – наш Бог». Не было на свете другого начисто лишенного слуха человека, который любил бы музыку так, как Финеас. Похоже, увечье усугубило его любовь; он обожал все без разбору – Бетховена, последний лирический шлягер, джаз, церковные гимны… Все это было для Финеаса глубоко музыкально.

«Когда враг окружает, нахлынув, как поток… – неслось над полем в темпе футбольного марша, – его Ты побеждаешь, рассеяв, как песок».

– Все было хорошо, – сказал в конце Финни, – фразировка, ритм и все такое. Но я не уверен в тональности. Навскидку я бы сказал, что нужно произносить на полтона ниже.

Мы пошли к себе в комнату. Я сел за перевод Цезаря, который делал для Финни, поскольку ему предстояло сдать экзамен по латыни, без этого он не получил бы аттестата. Мне казалось, что я оказываю ему весьма полезную услугу.

– Происходит ли там что-нибудь волнующее? – спросил он.

– По-моему, эта глава довольно интересна, – ответил я, – если я правильно ее понимаю. Она о внезапном нападении.

– Почитай мне.

– Ну, давай посмотрим. Начинается так: «Когда Цезарь увидел, что враги уже несколько дней остаются в своем лагере, прикрытом болотом и от природы защищенном, он послал письмо Требонию с приказом…» В тексте нет «с приказом», но это подразумевается, ты ведь знаешь.