Джон Ноулз - Сепаратный мир

– А ты был автором всех сенсаций во всех газетах мира. – Солнце гримасничало и плясало между миллионами пылинок, висевших в воздухе между нами, и отбрасывало сверкающую зыбкую лужицу света на пол. – Никто никогда в жизни не делал ничего подобного.

Бринкер в сопровождении трех соратников в большом волнении явился к нам в комнату тем вечером в десять ноль пять.

– Идемте с нами, – сказал он решительно.

– Уже был отбой, – возразил я.

– Куда? – одновременно спросил Финни с большим интересом.

– Увидите сами. Ведите их. – Его друзья бесцеремонно приподняли нас и потащили к лестнице. Я думал, что намечается какой-нибудь грандиозный финальный розыгрыш: старший класс покидает школу под фанфары – мы украдем язык школьного колокола или привяжем корову в часовне.

Но они повели нас к Первому корпусу – несколько раз горевшему и восстанавливавшемуся, но всегда называвшемуся Первым корпусом Девонской школы. В нем находились только классные комнаты, поэтому в столь поздний час он пустовал, что заставило нас почувствовать себя еще свободнее. Внушительная связка ключей, оставшаяся у Бринкера, с тех пор как он был старостой класса, тихо звякнула, когда мы подошли к парадной двери, над которой красовалась латинская надпись: «Сюда приходят мальчики, чтобы стать мужчинами».

Ключ повернулся в замке, мы вошли и очутились в зыбкой, сомнительной реальности вестибюля, виденного нами только в дневном освещении и при большом стечении людей. Звук наших шагов предательски отражался от мраморного пола. Мы проследовали через вестибюль к призрачной анфиладе окон, по бледному маршу мраморных ступеней повернули налево, еще раз налево, прошли через двое дверей и очутились в актовом зале. Одна из знаменитых девонских люстр с подвесками в виде мерцающих «слез» сеяла тусклый свет с высокого потолка. Через весь зал, ряд за рядом, вплоть до высоких смутно просматривавшихся окон, тянулись черные скамьи в колониальном стиле. В дальнем конце был устроен помост, отгороженный от зала невысокой балюстрадой. На помосте сидело человек десять старшеклассников, все в черных выпускных мантиях. Наверное, будет что-то вроде школьного маскарада, подумал я, с масками и свечами.

– Вы все видите, как хромает Финеас, – громко произнес Бринкер, когда мы вошли. Получилось слишком громко и слишком грубо; мне захотелось двинуть ему как следует. Финеас был ошеломлен. – Садитесь, – продолжил Бринкер, – в ногах правды нет. – Мы сели в первом ряду, где уже устроились восемь-десять других учеников, смущенно улыбавшихся тем, которые возвышались на помосте.

Что бы ни задумал Бринкер, место он выбрал ужасное. В актовом зале не было ничего забавного. Я вспомнил, как сотни раз тупо таращился через эти окна на вязы Центрального выгона. Окна, затянутые чернотой ночи, приобрели мертвенный вид – были слепы и глухи. На обширном пространстве стен неясно вырисовывались очертания картин – портретов маслом покойных директоров, одного или двух основателей школы, былых заведующих кафедрами, какого-то легендарного спортивного тренера, которого никто из нас в глаза никогда не видел, некой дамы, совершенно нам неизвестной – благодаря ее наследству школа была существенно перестроена, – безымянного поэта, чье творчество, как считалось, когда он учился в этой школе, предназначалось в первую очередь грядущим поколениям; какого-то юного героя, выглядевшего театрально в мундире времен Первой мировой, в котором он и погиб.

Я подумал, что в таком антураже любой розыгрыш обречен на провал.

Актовый зал использовался для общих лекций, дебатов, спектаклей и концертов; из всех школьных помещений в нем была самая плохая акустика. Я не мог разобрать, что говорил Бринкер. Он стоял на полированном мраморном полу перед нами, но лицом к помосту, и обращался к сидевшим за балюстрадой. Я различил лишь слово «расследование» и что-то насчет «нужд родины».

– Что это за пустая болтовня? – сказал я.

– Не знаю, – коротко ответил Финеас.

Бринкер повернулся к нам, продолжая говорить:

– …вина на партии, несущей ответственность. Начнем с короткой молитвы. – Он сделал паузу, обведя нас тем подозрительным взглядом, который использовал в такие моменты мистер Кархарт, и любезно пробормотал голосом того же мистера Кархарта: – Давайте же помолимся.

Мы все моментально и не задумываясь низко склонились, упершись локтями в колени и приняв позу, в которой обычно обращались к богу у нас в школе. Бринкер поймал нас врасплох, а в следующий момент уже было поздно отступать, потому что он поспешно начал читать «Отче наш». Если бы в тот момент, когда Бринкер произнес: «Давайте же помолимся», я ответил: «Иди ты к черту», все могло быть спасено.