Персиваль Эверетт - Американская пустыня

Высшая подлость судьбы заключалась в том, что туалет второго этажа, предназначенный для детей, находился в комнате Этель, и, чтобы туда попасть, Теду приходилось пробираться в обход завалов одежды и прочих причиндалов злобного демона. Непростое дело, особенно ночью, когда не знаешь, спит сестрица или притворяется, затаившись в засаде. Горы вещей на полу постоянно меняли очертания и местоположение в силу причин, известных одному только чудовищу. Как часто Тед, лежа в постели и чувствуя, что мочевой пузырь вот-вот лопнет, учился терпению, читая про Тезея и Минотавра!

Но однажды ночью девятилетний мальчик не выдержал. Он встал, вышел, потоптался у открытой двери в комнату сестры. За всю свою недолгую жизнь он так и не сумел заставить себя спуститься вниз и вторгнуться в запретную родительскую обитель, а в ту ночь оттуда еще и доносились приглушенные родительские голоса. Тед подумал о туалете в дальнем углу подвального этажа, но там было еще страшнее: темно, сыро и повсюду скрипы и шорохи. Он прокрался в логово Этель, пытаясь при слабом свете автоматического ночника в ванной по возможности обойти все препятствия. Наступил ненароком на руку куклы Барби, та впилась ему в пятку, мальчик с трудом сдержал вскрик и запрыгал на месте. И тут разом стало как-то подозрительно тихо, похрапывание Горгоны смолкло, и Тед застыл, затаив дыхание. Чья-то рука нащупала его плечо, и мальчик рванулся было бежать, но другая рука уже вцепилась ему в волосы. Костлявый кулачок саданул его в спину между лопаток; Тед, согнувшись, рухнул на колени. Избиение прекратилось только тогда, когда брат с сестрой осознали: дискуссия между родителями явно накалилась. Внизу что-то с грохотом обрушилось с тошнотворным, непривычным звуком.

Тед и Этель опрометью сбежали вниз. Кто-то – непонятно, мать или отец – не своим голосом вопил: «чего-то-там, чего-то-там сердечный приступ». Тед ожидал обнаружить отца на полу, а мать на телефоне. Но увидел нечто прямо противоположное: мать распростерлась на полу, а отец давил ей на грудь.

– Вызывай «неотложку», – приказал отец дочери.

Однако Этель словно приросла к месту, открыв рот. Тед бросился в кухню и набрал номер «неотложки», записанный на стене рядом с телефоном.

Как выяснилось, с матерью действительно приключилась остановка сердца, но ей сделали операцию, и она выжила. Очень скоро мальчик уже стоял в больничной палате, родители гладили его по головке, а мать назвала его «наш маленький герой»: «Вы только представьте себе, побежал к телефону и спокойно набрал нужный номер!». О том, как Этель застыла в дверях словно парализованная, отец не упоминал – но Этель так и не стала прежней. Она замкнулась в себе и брата больше не мучила. Резкое прекращение издевательств настолько напугало Теда, что тот места себе не находил. Во время ночных походов в туалет сердце его колотилось сильнее прежнего, и мальчик недоумевал про себя, как же так вышло, что в мгновение ока мир сделался таким безопасным. Он чувствовал, что, чего доброго, умрет от тревожного ожидания, и наконец решил, что в том-то сестрин адский замысел и состоит. Этого заключительного измывательства Тед пережить не сумел, будучи свято уверен, тогда и впоследствии, что каждым добрым или нейтральным словом Этель нарочно сбивает его с толку.

Теперь, когда оба повзрослели, Этель действительно нуждалась в помощи брата – а помощи и не было. Всякий раз, открывая рот, она каким-то непостижимым образом провоцировала Теда к действиям прямо противоположным. Все это происходило на совершенно подсознательном уровне: ее ненавязчивое подспудное подзуживание и его пассивно-агрессивное сопротивление; хотя Тед находил свои плюсы в том, что они по крайней мере никогда не притворялись, будто близки или хотя бы привязаны друг к другу. Они шарахались прочь друг от друга если не в диаметрально противоположных направлениях, то, во всяком случае, в разных; он стал университетским преподавателем и атеистом, она – глубоко набожной медсестрой или что-то в этом роде. Хотя ни тот, ни другой в избранных ими крайностях не блистали, неудачи так и не подтолкнули их куда-нибудь к нейтральной середине. Этель, невзирая на полное отсутствие филологического образования, воспитала из себя превосходный образчик готорновского Ричарда Дигби [xl]и затворилась в своем маленьком благочестивом мирке. К несчастью, у них еще оставалось нечто общее – стареющие родители, и смерть матери, и недееспособность отца.