Мартин Эмис - Лондонские поля

Потому что любовь… Но разве природа не спрашивает нас постоянно, какой смысл во всей этой суете? Тяжело уклониться от этого вопроса, когда видишь их вместе, целыми труппами, этих старых леди, продвигающихся по коридорам со скоростью пять метров в час, или горбящихся в креслах и трясущих головами в гневе и отрицании, настойчиво повторяя — нет, никогда, никогда, никогда. Труппы трупов. Всех их когда-то обожали, по всем плакали, когда-то (предположительно) молились на них, преклоняли перед ними колени, гладили их по волосам, целовали, ласкали; а теперь дано им было одно лишь убогое единодушие в обманутых надеждах, в сложной смеси горестей и горечи. Это было написано на их ртах, на их губах, иссеченных зарубками, словно бы оставленными за долгие годы заключения. В головах у них были только те мысли, которые просто не могли их покинуть; холодные и измочаленные, они все еще заваривались в маленьких чайниках их голов, покрытых гофрированными чехлами старушечьих волос… Чего бы женщины ни хотели, в конце жизни большинство из них все равно остается ни с чем.

Он прошел в VIP-зал, где был бесплатный кофе и свободные телефоны и где он надеялся покончить с «Любовью».

— Все, — сказала она. — Прекрати сейчас же.

Она даже не слышала звонков телефона.

— О’кей, — бодро сказал Кит (с бодрым отхаркиванием на согласном).

Он взбирался по ее телу вверх, пока она не почувствовала его костлявые колени у себя на плечах.

— Закрой глаза и открой рот.

Но Энола Гей, будучи Николь Сикс, — Энола закрыла рот и открыла глаза…

— …Алло? Это ты, дорогой мой? А я как раз о тебе думала, — сказала она. — И немного плакала. Так что ничего сейчас не вижу.

— Гос-споди, — сказал Кит.

— …Ничем. Разве? Я и представить себе не могу, что сегодня мне удастся хоть сколько-нибудь поспать. Так что звони и позже, если захочешь. Просто не могу спать — из-за мыслей о тебе. Да, ты знаешь, я порой опасаюсь, что больше никогда не смогу уснуть.

Усевшись как бы на подушках, Кит провел рукой по ее горлу, а потом потянулся за бутылкой бренди — сколько, блин, можно болтать?

— …Прилетай поскорее, мой милый. Прилетай ко мне. Со скоростью любви.

Из-за пылевых бурь полуночный «Конкорд» не мог оторваться от земли. Гай из Ньюарка доехал на машине до Нью-Йорка, где провел несколько дорогостоящих часов в отеле «Густав», к югу от Центрального Парка. Уснуть ему не удалось. По телевизору говорили о недвижимости и вольной борьбе, о достижениях медицины и о «магазинах на диване»; передавали проповеди; толковали о последней великой надежде; призывали звонить по телефону 1-800. Когда Гай ехал через весь город, направляясь к аэропорту Кеннеди, откуда ранним утром вылетал «Конкорд», следовавший несколько иным маршрутом, он думал о том, о чем всегда теперь думал, оказываясь в Нью-Йорке. Он думал: куда подевались бедняки? Магазинчики, в которых бедняки совершали покупки, забегаловки, в которых бедняки пили-ели, — куда они все подевались?

Со скоростью любви… Он на все лады прокручивал эту фразу у себя в голове, расхаживая по VIP-залу и делая при этом пять миль в час. Вот может же эта девушка подобрать слова! Восхитительно. Со скоростью любви… Нет, в самом деле, совершенно очаровательно.

Полагаю, это выглядит как запрещенный прием — открытие, на этой-то стадии, того, что Ричард доводится Гаю братом. Но я могу лишь воспроизвести свое собственное изумление. Для меня это тоже явилось новостью. Я всегда могу вернуться назад и обозначить это при первом же упоминании о Ричарде. Но сейчас не время. Не время. И так всегда. Просто-таки всегда не время.

Меня можно сшибить с ног хотя бы и перышком. Конечно, будь хоть кто-нибудь заинтересован в том, чтобы сшибать меня с ног перышком, я никогда бы уже не поднялся. Впрочем, и перышка не потребовалось бы. Тянусь вот за чистым листом бумаги — и в руке у меня раздается раскалывающийся треск, как будто то ли какое-то скопище спор, то ли огромная личинка взрывается в темно-красном чреве пылающего бревна. Умирание напоминает мне кое о чем — кое о чем, что я только что преодолел и успешно оставил позади себя, когда, совершенно неожиданно, вдруг начал умирать. Средний возраст, вот что. Да, в нем нет абсолютно ничего страшного, если только не вздумаешь сделать что-нибудь слишком уж отчаянное или удалое — например, пройтись по улице за пинтой молока, или дернуть ручку унитаза, или сбросить с ног башмаки, или зевнуть, или слишком резко потянуться за витамином Е, или с какой-нибудь долей внезапности погрузиться в ванну с травянисто-зеленой водой. Со всей этой дребеденью покончено. Как средний возраст, как мои сновидения, смерть переполнена информацией. Наконец-то на самом деле уясняешь, в каком направлении движется время. Стрела времени. Время не стоит, оно всегда в движении! И, более того, ты чудовищен…