Мартин Эмис: Лондонские поля

Несколько слов о названии. Напрашивались несколько вариантов. Какое-то время в голове у меня жужжала «Стрела времени». Потом стало казаться, что замечательно смелым был бы вариант «Миллениум» (это общее поветрие: сейчас «Миллениумом» называют все что угодно). Однажды, поздно ночью, мне даже вздумалось пофлиртовать со «Смертью любви». В конце концов основным соискателем стал вариант «Ее предначертанье — быть убитой». Он казался мне и достаточно зловещим, и привлекающим взор. Колеблясь, я шел на компромиссы примерно такого типа: «На лоне Лондонских Полей, или Ее предначертанье — быть убитой». Это представлялось мне окончательной версией…

Но, как видите, я сохранил — в достаточной ироничной манере — верность моему повествователю, который, вне всякого сомнения, счастлив был бы напомнить мне, что существуют два вида названий — два ранжира, два сорта. Первый из них определяется неким выражением, которое уже присутствует где-то в тексте. Что до названий второго рода, то они сами по себе присутствуют повсюду: они живут и дышат (или пытаются это делать) на каждой странице. Все мои придумки (стоившие мне не одной бессонной ночи) были названиями первого рода. «Лондонские поля» — это название рода второго. Так что назовем-ка все это именно так: «Лондонские поля». Эта книга называется «Лондонские поля». «Лондонские поля»…

М. Э.

Лондон

Это совершенно правдивое повествование (хоть мне и не верится, что все происходит в действительности).

В нем к тому же рассказывается об убийстве. Не могу поверить такой своей удаче.

Здесь (полагаю) говорится и о любви, обо всех странных вещах, происходящих под конец века, под конец этого чертова дня.

Да, здесь идет речь об убийстве. Оно еще не случилось. Но случится (и лучше бы поскорее). Я знаю убийцу, я знаю жертву. Будущую убиенную. Это ее предначертанье — быть убитой. Я знаю время и знаю место. Знаю мотив ( ее мотив) и знаю способ. Знаю и того, кому доведется послужить для них фоном, контрастным гало [1] Ореол, сияние. — глупца-голубка, который тоже потерпит полное крушение. И я не могу их остановить, не думаю, что смог бы, даже если бы захотел. Девушка умрет. Именно к этому она всегда и стремилась. Невозможно остановить людей, когда они приступают. Их невозможно остановить, когда они приступают к творчеству.

Какой подарок… Эта страница слегка орошена слезами — моими слезами благодарности. Ведь не часто же романистам так везет, чтобы нечто происходило в действительности (нечто цельное, драматичное, то, что удастся выгодно продать), а им оставалось бы только переносить это на бумагу?

Мне необходимо сохранять спокойствие. Ведь я и сам у черты гибели, не забывайте об этом. О, волнение ожидания (как у беременных, полагаю). Кто-то щекочет мне сердце нежными пальцами. Люди так много думают о смерти.

Три дня назад (да полно, так ли?) я, нахлебавшись дешевого виски, прилетел из Нью-Йорка. В моем распоряжении был практически весь самолет. Я сидел, развалившись в кресле, и частенько жалобным голосом взывал к стюардессам: кодеина мне, пожалуйста… и холодной воды. Но дешевое виски вело себя так, как всегда ведет себя дешевое виски. Боже мой. Боже мой, я выглядел, как собака Баскервилей… Вздрогнув, я проснулся в полвторого ночи — это мое время, нью-йоркское — и, вонзив зубы в липкую булочку, пересел в кресло у окна, стал смотреть на видневшиеся сквозь яркую дымку поля, строящиеся в полки в полном парадном порядке, на унылые графства, — как будто на армию, раскинувшуюся по всей Англии. Потом на сам Лондон, похожий на туго натянутую паутину — туго натянутую и мелкоячеистую. Мне был предоставлен весь самолет, потому что никто в здравом уме не стремится в Европу, ни ныне, ни присно; все рвутся только оттуда, что и подтвердил Хитроу.

Город испускал сонные испарения. Сомнополис — Спящий город. Испарения сна — и бессонного беспокойства, озабоченности, неудавшегося побега. Потому что в полночь все мы становимся поэтами или детьми, сражающимися с бытием. Похоже, кроме меня, прибывающих не было. Аэропорт обслуживал только отлетающих. Стоя в огороженном проходе и слушая какие-то жестяные указания, я сквозь слоящийся, совершенно бесстыжий утренний дождь бросил взгляд на стоянки и взлетно-посадочные полосы; все эти белобрюхие акулы с топырящимися плавниками, победители, прожигатели жизни — убийцы. Убийцы все без исключения.