Алекс Тарн - Гиршуни

— Конечно, конечно… — сказал я, зевнув прямо в его взволнованное лицо. — Могила. Причем не простая, а свинцовая. На крови клясться не стану, но вы ведь и так поверите, правда?

Он торжественно кивнул, но продолжал молчать. Непосредственно перед выхлопом тайна всегда делает вид, что успокаивается.

— Итак… — напомнил я.

— Итак… — отозвался он. — Был тут один такой парень. Обычный, ничем не примечательный.

— В очках? — не выдержал я.

Паренек с недоумением взглянул на меня.

— Понятия не имею. Но не в очках дело. Дело в том, что он ходил сюда полтора года и ничем не выделялся. А потом…

— А потом?..

— А потом вдруг взял да и покончил с собой… — еле слышно прошелестел он. — И не просто так, а ночью, непосредственно после милонги. Прыгнул с моста прямо под грузовик.

Меня как током ударило. Знаете, как это бывает, когда лягушечье тело вдруг выпрямляется и твердеет на волне предельной вибрации, а потом опадает, наподобие измочаленной тряпки? Уверяю вас, это происходит вне зависимости от желания несчастной лягушки. Вот и я тоже совсем не хотел пугать своего собеседника. Что же делать, если паренек обратил внимание на мою реакцию? Не сомневаюсь, что он тут же горько упрекнул себя за несдержанность. Уверен, что он счел своим долгом немедленно успокоить впечатлительного гостя. Так или иначе, но слова хлынули из него, как дерьмо из прорванной канализации. Слова, знаете ли, хороши только в очень дозированном виде. В состоянии потока они вредны, если не омерзительны.

Паренек рассказывал мне о том, как все тут были потрясены, о том, что сказал Бернардо Б. и что ответила ему Мария М., о всеобщем смятении, поразившем эту небольшую, но очень сплоченную секту — ведь, я надеюсь, вы уже поняли, что речь идет о секте, потому что какой нормальный человек станет дрыгать ногами по ночам три раза в неделю, полагая это к тому же смыслом своего существования?.. Он говорил о духовном кризисе, о необходимости осмыслить и перевести дух, а если уж о духе, то и о судьбе, о непознаваемости тангуэрского промысла и о прочей, извините за выражение, хреномути… а я… я думал лишь о том, что чертова психопатка как минимум не соврала в конечном результате, хотя наверняка навоображала с три короба в деталях.

И парень, словно откликаясь на эти мои мысли, особым образом пригорюнился и сообщил, что многие тангуэрос приписали себе персональную вину за самоубийство товарища.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Понимаете, — прошептал он, низко наклонившись над грязной столешницей. — Они чувствовали себя так, как будто сами столкнули несчастного с моста. Буквально, своими руками. Понимаете, совесть…

Тут я не выдержал и ответил ему так грубо, что просто не могу привести эти свои слова здесь. Терпеть не могу, когда льют крокодиловы слезы, да еще и говорят при этом о совести. Мерзость. Мерзость. Мерзость.

Он замолчал, а потом и вовсе отошел, пересел за другой столик. В зале играла эта их пошлая музыка, вся сотканная из фальшивых вздохов и потаенного пердежа, пары онанировали на паркете, а неохваченные онанистками онанисты потихоньку посасывали пиво — единственную настоящую, стоящую вещь во всем этом гадком эксгибиционистском театре.

Почему я не уходил, почему продолжал сидеть, тем самым невольно уподобляясь остальным присутствующим идиотам? — Не знаю… наверное, просто хотел додумать, представить себе, что мог чувствовать в этой ситуации Гиршуни… или даже не Гиршуни, а шизанутая Милонгера, в блог которой он залез без всякого на то разрешения. Кстати, может статься, что взлом дневника Милонгеры был для Гиршуни всего лишь попыткой излечиться, избыть чувство вины за гибель одного из сектантов…

Потому что сама Милонгера, если судить по ее блогу, приняла на себя вину в прямом, буквальном смысле: вообразила, будто она своими руками столкнула беднягу с моста… Что ж, нельзя отрицать, что в этом была определенная доля истины. Тут ведь в чем дело: да, исступленный онанизм заменял сектантам реальность, но в самом этом факте нет ничего плохого. Живи себе в этой подмене хоть всю жизнь — кому мешает? Проблема, она в чем? — Проблема, она в столкновениях.

Как было бы просто, если бы разные реальности могли существовать вместе! Но они не могут — как плюс с минусом. Две разные реальности — это не два разных воздушных шарика, это воздушный шарик и иголка, вот ведь в чем вся гадость! Ты можешь самозабвенно онанировать целую ночь под свою пошлую музыку и быть совершенно счастлив, а потом выйти на мост, взглянуть на мир и наткнуться на иголку — и лопнуть, просто лопнуть и все, стать шкуркой, стать пшиком, лопнуть — и точка, точка. Точка!