Грэм Джойс - Дом Утраченных Грез

Манусос сел на землю поблизости от отшельника, и Майк последовал его примеру. Наконец человек умолк и открыл глаза. Указал пальцем на Майка и сказал несколько слов по-гречески. Ясные, как солнечные блики на море, глаза сверкали на его грязном, с задубелой кожей, сморщенном лице. Он улыбнулся и продолжил свое негромкое пение.

– Что он говорит?

– Он говорит, что Бог явится, – ответил Манусос – Он спрашивает, знаешь ли ты, что Бог явится.

Неожиданно пение отшельника резко изменилось. Теперь он не столько пел, сколько завывал. Быстро двигал взад и вперед головой, словно спорил с невидимыми духами.

– Он все время живет здесь?

– В монастыре. В пещере. Он безумный.

– И вы, и другие из Камари приносите ему еду?

Манусос почти незаметно пожал плечами, что означало: да, они приносят, ну так что с того. Отшельник вдруг вскочил и приложил грязную руку ко лбу Майка. Майк испугался неожиданного жеста, но Манусос только рассмеялся. Отшельник что-то быстро залопотал.

– Он говорит, что тебя коснулся святой.

– Что?

– Он говорит, что святой коснулся тебя.

– Моя авария! Он имеет в виду аварию, в которую я попал!

– Он хочет знать: когда святой явился тебе, он явился как ангел или как демон?

– Что? Ну… он меня отколошматил. Наверняка – демон.

– Дэмон, – сказал Манусос отшельнику.

Отшельник убрал руку и, глубокомысленно кивнув, сказал еще что-то.

– Он говорит, что тоже видел святого. Но тот был демоном и хотел избить его, так что он убежал и спрятался в пещере внизу.

Майк взглянул на отшельника, который энергично кивал, слушая язык, возможно ему непонятный. Когда Манусос закончил, он снова закрыл глаза и продолжил заунывное, монотонное бубнение.

– Я говорил, он безумный.

Майк посмотрел на раскачивающегося сумасшедшего. Да, это не тот человек, который поможет ему раскрыть тайну орфического оракула. Майк поднялся. Манусос тоже, но прежде отшельник схватил его за руку и поцеловал запястье. Потом что-то крикнул Майку.

– Бог явится, – перевел Манусос. – Он сказал, чтобы я передал тебе: Бог явится.

Ким добралась до аэропорта, когда едва начало темнеть. Только что приземлившийся самолет как раз катился, подпрыгивая, по посадочной полосе. Громко скрипели тормоза. В воздухе повис запах выхлопных газов и плавящейся резины покрышек. Стоя у ограждения возле посадочной полосы, она заметила Никки среди бледнокожих британских туристов, неровной цепочкой идущих по горячему гудрону к похожему на сарай помещению для прибывших пассажиров.

Вечерняя прохлада не проникала внутрь зданий аэропорта. В помещении, претендующем на роль зала ожидания, было нечем дышать от потных, порозовевших на местном солнце британских туристов, ожидавших вылета. Лениво вращавшийся одинокий огромный вентилятор на потолке был не в состоянии разогнать застоявшуюся духоту или взбодрить полусонных греческих служащих в голубой униформе. Ким предпочла дожидаться Никки снаружи и присела на большой камень.

Никки ушла от Криса, как сообщала в письме, навсегда. Ким сомневалась в этом. Никки уже дважды навсегда уходила от мужа и возвращалась, очевидно, чтобы опять уйти. Они оба были одинакова близки Ким. Все они познакомились примерно в одно время. Ким была студенткой, училась на медсестру, когда Никки попыталась вовлечь ее в группу с броским названием «Радикальные акушерки». Крис был врачом-стажером. Они познакомились на вечеринке. Ким заметила, что у Криса задрожали коленки – в буквальном смысле, – когда он увидел Никки. Он довольно бесцеремонно вмешался в их разговор, желая узнать, что скрывается под названием «Радикальные акушерки». Двенадцать лет прошло, а он, – что, по словам Никки, было одним из его недостатков, – так ничего и не понял из ее объяснений.

Ким тоже не понимала, чего добивались «Радикальные акушерки», но, похоже, для Никки это было не столь важно, как то, что этого не понимает Крис.

Подумав, что к ней относятся с пренебрежением, Ким возмутилась:

– Это еще почему?

– Потому, что он-то хренов врач-гинеколог, – проворчала Никки.

В письме не объяснялось, почему Никки ушла от Криса на этот раз, хотя объяснения вряд ли требовались. Причины Ким уже слышала раньше. Крис не бил ее; он не был неисправимым бабником; редко пил что-нибудь крепче минеральной воды, не был ни наркоманом, ни заядлым игроком. Больше того, коленки у него так и не перестали дрожать с той первой их встречи на вечеринке. Впрочем, по словам Никки, то, в чем он был виноват, намного подлей – и бесчестней в основе – любого возможного из вышеперечисленных грехов.