Грэм Джойс - Дом Утраченных Грез

Майк поймал себя на том, что отвернулся к фреске, чтобы только не смотреть на сверлящий, всевидящий глаз. По сохранившемуся фрагменту он смог уловить в ней наличие некого непонятного сюжета, но тут замер, пораженный фигурой на фреске. Те же горящие глаза, та же обритая голова – ошибиться невозможно. А в качестве лишнего подтверждения по бокам стояли две зловещие фигуры в надвинутых на глаза капюшонах и металлической обуви. Со стены на него смотрел в упор святой Михаил, ангел-воитель, с тяжелым посохом в руке.

Это невозможно! Настенной росписи более шестисот лет, однако вот оно, перед ним – точное изображение человека, избившего его на горной дороге. Майк не мог оторвать глаз от фигуры. Правда, раньше, в начале лета, он заглядывал в церковь, но не больше, чем на полминуты, и не обращал на роспись внимания, достаточного, чтобы она отложилась хотя бы в подсознательной памяти.

Голова закружилась. В глазах все поплыло.

Если встретишь святого по дороге в Камари, убей его. Слова отдавались в голове как эхо, отраженное от потайных сводов. Он отер пот, выступивший на лбу. Атмосфера в церкви стала гнетущей, нечем было дышать; жег вперившийся в него с потолка глаз. Он почувствовал приступ тошноты, потом злость и замешательство.

Мысли у него в голове путались; усилием воли он заставил себя покинуть церковь. Но в дверях допустил ошибку: оглянулся. Глаз как будто звал его назад, приказывал возвратиться. Во рту появился привкус желчи. Пульсирующим обручем страшно сдавило голову. В полном смятении он повернулся к фреске. Грозная фигура святого выросла перед ним. Все вокруг исчезло. Горячая дрожь пронизала его с головы до пят – и вспыхнула ненависть. Он вспомнил свое унижение, и боль ударов, и острые концы железных башмаков; вспомнил о греческом ладане, и тосканских кинжалах, и ужасах этой бесчеловечной религии. Гнев направил его дрожащую руку в карман. Вытащив складной нож, он уже не помнил себя от ярости. Он раскрыл его и изо всей силы полоснул крест-накрест по лицу ангела-воителя.

Изо рта его сыпались ругательства. Нож вонзался в белую штукатурку под слоем краски снова и снова, пока полностью не изуродовал лицо. Только тогда дикое напряжение оставило его. Акт вандализма вызвал мгновенный катарсис.

Но тут же он помертвел, ужаснувшись содеянному. Схватился руками за голову. Оглянулся на дверь. Никого, но он сообразил, что его могли поймать на месте преступления. Он спрятал нож. «Господи Иисусе! Я только что варварски испортил треклятую старинную, тринадцатого века, эту треклятую бесценную византийскую фреску!» Он понимал, что, если бы его застукали, ему бы не поздоровилось.

Он выскочил из церкви, вцепившись себе в волосы. Подхватил канистру с водой и быстро пошел к машине, бормоча про себя:

– Не-е-ет, нет, нет.

– Майк, как ты? Как рука? – Это была Кати, которая направлялась к нему с конвертом в руке. – Держи. Увидела твою машину и прихватила это письмо на почте. Майк, тебе плохо?

Унего голова шла кругом от стыда.

– Да. Неважно себя чувствую. Извини, Кати, мне нужно домой.

– Конечно, поезжай. Вот, возьми письмо.

Он поставил канистру на заднее сиденье. Сел за руль и согнулся пополам, со стоном вжав живот и повторяя снова и снова: «Тринадцатого века, треклятую византийскую, треклятую неповторимую…» Наконец он собрался с силами и тронулся с места.

Он оставил машину у тропы и, тихо чертыхаясь, понес канистру к дому. Лодка на берегу была перевернута вверх дном для покраски. Днище частично было уже покрашено в кроваво-красный цвет. Кто-то бросил работу на середине, и было видно, что на жаре краска успела загустеть, но еще не высохла. Небрежный маляр умудрился забрызгать все камни вокруг лодки. Рядом стояла оставленная без присмотра большая банка краски, лишь кое-как прикрытая крышкой. Вдоль тропы сидело множество бабочек-парусников, но Майк не замечал их.

– Что с тобой? – обеспокоенно спросила Ким, увидев его.

– Так, ничего страшного. Тебе письмо. У меня голова раскалывается. Пойду прилягу.

– Это от Никки. Пишет, что прилетает.

У Майка упало сердце.

– Когда?

– Завтра, судя по письму. Надо будет встретить ее в аэропорту.

– Нам? У меня нет желания ехать. Она твоя подруга. Поезжай без меня.

– Она пишет, что ушла от Криса.

– Опять.

– Ты всегда ее не любил, да?

– Ты права.

– Потому что она феминистка.

– Не поэтому. Я бы сказал, она из тех феминисток, которые кичатся своей дыркой.