Барбара Вайн - Книга Асты

— А кто был отцом ребенка Хансине?

— Очевидный кандидат — сам Расмус, но столь же очевидно, что это не так. Судя по дневникам, он был строгим пуританином, а не донжуаном. Он не слишком много внимания уделял Асте, но не интересовался и другими женщинами. Вряд ли такой человек стал бы волочиться за служанкой. Ему было гораздо интереснее возиться с автомобильными моторами.

— И он не любил Свонни — вернее, любил меньше других детей. Если даже он не знал, то чувствовал, что она не его дочь.

— Мы знаем, что прежде у Хансине был любовник. Аста пишет, что Хансине просила разрешения пригласить дедушку Пола к чаю. Там же она весьма нелестно отзывается о внешности Хансине, а затем отмечает, что Сэм Кроппер не первый мужчина, который за ней ухаживал.

— Интересно, кто это был? — произнесла я.

— Какой-то датчанин, — ответил Гордон. — Кто-то из Копенгагена, рабочий или тоже слуга. Ей пришлось с ним расстаться, когда ваши бабушка с дедушкой эмигрировали в Англию.

— Но ведь она не обязана была ехать с ними?

— Возможно, у нее не было выбора. Вдруг он не собирался или не мог на ней жениться? Или уже был женат? Или у него не было возможности содержать ее?

Я сказала, что Хансине всегда любила Свонни больше, чем других детей Вестербю. Неужели мы близки к разгадке? Аста потеряла ребенка. Доктор при родах не присутствовал. Она часто говорит, как не хочет, чтобы доктор, мужчина, стал свидетелем таких интимных и, но ее мнению, унизительных вещей. В одном из дневников она пишет, что мечтает о врачах-женщинах. Она ничего не записала о смерти своего ребенка, потому что видела в ребенке Хансине ему замену. Она могла поставить условие, что возьмет ребенка только в том случае, если это будет девочка. Очень похоже на Асту.

— Они, наверное, сидели как на иголках, боясь, что Расмус вернется раньше, — предположил Гордон.

Выяснить, когда ребенок родился, теперь нет возможности. Что стало бы с ним, окажись это мальчик? Не верится, что Аста была способна причинить вред младенцу, однако я легко могу представить, как ночью она выходит из дома со свертком в руках и оставляет его на пороге Немецкого госпиталя.

Но Хансине родила девочку и охотно отдала ее Асте. Что ей оставалось делать? Она могла испытать радость и горести материнства, только не называла бы Свонни дочерью, а та ее — мамой. Она каждый день видела своего ребенка, заботилась, укладывала спать, купала, сажала на колени, радовалась ответной любви. Можно сказать, она сама бросила свою дочь, когда в 1920 году, за несколько месяцев до пятнадцатилетия Свонни, ушла из дома Асты, чтобы выйти замуж за дедушку Пола.

— Рано или поздно она, вероятно, рассказала об этом твоей матери, — обратилась я к Полу.

Он промолчал. С тех пор как Гордон начал свой рассказ, он не произнес ни слова. Я подумала о его матери, несчастном авторе анонимных писем. Вероятно, Хансине ничего не рассказывала, пока та не выросла. Видимо, новость плохо повлияла на ее психику, и поэтому Джоан Селлвей так реагировала на многие вещи. К примеру, эта ненависть к воспоминаниям матери о работе прислугой. Она не сомневалась, что Хансине пришлось отдать своего ребенка именно потому, что она была прислугой. Прислуга целиком и полностью зависит от хозяина и не имеет никаких прав. Именно так Джоан могла решить. И еще хуже было то, что незаконнорожденная и нежеланная дочь ведет лучшую жизнь, чем законная и, надо полагать, желанная.

Она никогда не встречалась со Свонни, но увидела ее фотографию в «Татлере». От обиды и негодования у Джоан помутился разум, и она состряпала эту анонимку. Я вспомнила, как Свонни ездила к ней и спрашивала, не знает ли та о ее происхождении, но Джоан Селлвей притворилась, будто ничего не понимает.

Я не могла говорить об этом в присутствии Гордона. Мне стало ужасно неловко за Пола, и эта неловкость может остаться навсегда. Но тут я заметила, что Пол улыбается.

— Мы не можем быть кузенами, Гордон, — сказал он. — Если Свонни была дочерью моей бабушки, она, конечно же, была моей тетей. Но тогда она не может быть одновременно тетей Энн. Выходит, мы просто поменялись тетями.

Чуткий Гордон заметил тревогу Пола, поэтому был рад его улыбке и шутке насчет родственных связей. Он, конечно, гордился своим успешным расследованием и настаивал, чтобы мы вместе просмотрели начало первого дневника. В июне Аста отмечает, что Хансине «такая толстая, и продолжает толстеть», позже, в июле, она пишет, что Хансине постоянно «держит руки на животе, который почти такой же, как мой», и дальше говорит о «мужчине, который ухаживал за ней в Копенгагене».