Мария Глушко - Мадонна с пайковым хлебом

Деньги присылал отец, с зарплатой и донорскими получалось не так уж мало, во всяком случае, они выкручивались, Нина даже по совету Евгении Ивановны пробовала откладывать на свой отъезд в Москву, но однажды увидела, как Евгения Ивановна, орудуя цыганской иглой, опять подшивает вконец прохудившиеся валенки, и поехала на толкучку, купила новехонькие черные чесанки с блестящими галошами, привезла Евгении Ивановне. Та, конечно, подняла крик:

— Ах, Феёна недоёна, чего наделала! Какие деньги убухала! А на что в Москву свою поедешь, как вызовут? Вези назад, продавай, я и глядеть-то на них не хочу!

А Нина думала о том, как трудно будет ей расставаться с этой женщиной, как привыкли и сроднились они друг с другом.

— Теть Жень, а давайте и вас в Москву заберу?

— А чего, и поеду! Хоть поругаться будет с кем, больно уж ты поперечная… Только мужик-то твой захочет ли меня, скажет, нахлебницу привезла.

Нина с удивлением поняла, что и не пыталась вписать Виктора в свою жизнь. В мечтах о будущем она видела себя, и Витюшку, и Евгению Ивановну, и даже стосвечовые лампочки, а его не видела — ему там не находилось места — почему? Может, это судьба знак подает, что не придется им быть вместе?.. Он может уйти, полюбить другую или… нет, только не это! Его не убьют, пусть лучше полюбит другую…

— Нет, Нетелюшка, спасибо за ласку, а куда я от своего дома… Кончится война, вернется из плена Колюшка, а дома-то нету.

— Напишет вам, вы и приедете назад.

— Куда?.. Вон Политивна померла, на другой день дом растащили, и мой растащат… Нет, это я пошутила, что поеду, буду ждать. Не верю, что Колюшка погиб, чтоб двое из одного дома — против справедливости…

Разве у войны есть справедливость? — подумала Нина. Но и она очень хотела, чтобы сын Евгении Ивановны вернулся.

Ладно, заживем вдвоем с Витюшкой… У нас будут светлые чистые комнаты, в вазах — цветы, красивая одежда и много еды… И Витюшка забудет голод, отвыкнет мусолить корочки хлеба, куплю ему синий бархатный костюмчик и лакированные туфельки, как у Бори, для которого нет войны. А тогда ни для кого не будет войны, и все будут счастливы.

Нина убрала с дорожки ветки и камешки, поставила Витюшку и поманила к себе, он стоял, покачиваясь на неустойчивых ножках в выворотных пинетках — Евгения Ивановна сшила из старой фланели, — делал несколько шажков и падал ей в руки. Ему нравилось, он смеялся, опять становился на ножки и шел, иногда его заносило в сторону, Нина не успевала подхватить, он падал на траву, пугался, кривил губы, собираясь заплакать, но Нина брала его на руки, он сразу успокаивался и опять просился ходить.

Потом расхныкался, ему пора было есть и спать, они трамваем вернулись домой, едва переступила Нина порог, Евгения Ивановна сказала:

— Письмо вам от. деда, да толстое, видать, карточки с себя прислал.

Нина шагнула к столу, там на клеенке адресом вверх лежал пухлый конверт, надписанный знакомым почерком без нажима, и она словно увидела, как трудно писал это отец, как раз и другой обводил неверно начертанные буквы…

— Что столбом стоишь? Давай мне Витьку-то да распечатывай скорей! — Евгения Ивановна взяла из ее рук сына, а она все стояла, боясь дотронуться до письма. Словно озарение нашло на нее — с ней изредка случалось так, — и она угадала, что в этом письме. Он, а уже знала, о чем сообщает отец и почему последние его письма были такими странными.

Боже мой, как же я раньше не поняла этого! Как не почувствовала эту беду!

Медленно оторвала она край конверта — почему письмо такое толстое?

«Больше скрывать не могу… будь мужественна… Потеряли мы Никиту…»

Кажется, она закричала. А может, и нет, но почему же заплакал Витюшка и так странно смотрит тетя Женя?

Глаза бежали по строчкам, выхватывая отдельные слова и фразы, которые теперь уже не имели для нее значения: «Я не успел… Шлю письма Никиты, сбереги их… Письмо командира его части…»

У нее закололо в висках. Зажав в кулаке листки, она, как слепая, зачем-то пошла за занавеску, листки сыпались из рук, Евгения Ивановна подбирала их и опять совала ей в руки.

— Что стряслось-то?.. С отцом, что ли?..

Нина упала поперек кровати, долго лежала так, лицом вниз, стараясь превозмочь первую острую боль. Если б выключить мысли и ни о чем не думать сейчас, но человек, пока живет, обязательно о чем-то думает, и она стала вспоминать, как ходила с отцом в роддом — они жили тогда в Курске — и мать показывала в окно Никитку, маленький кокон в пеленках. «Почему у него закрыты глазки, он слепой?» — «Он спит». И на другой день у него были закрыты глазки. «Почему он все время спит?» — «Он совсем маленький, я, чтобы вырасти, ему надо много спать». Потом уже дома, ей, пятилетней, дали подержать его, тяжеленького и мягкого, и она до сих пор помнит, как сладко заныло в ней все, а когда его забрали, она расплакалась: «Я тоже хочу себе ребеночка купи-ить!» и как потом она катала его, годовалого, в опрокинутой табуретке, он смотрел на нее своими глубоко посаженными глазками-бусинками и упрямо кричал «Сё-о!» Это означало — «Еще!»