Мария Глушко - Год активного солнца

В купе было темно, душно, попутчики давно спали, а Кира Сергеевна сидела, прижавшись лбом к прохладному стеклу, смотрела, как отлетают назад желтые снопы огней, дома с мокрыми крышами, светлая лента шоссе. Промелькнули слабо освещенные бока водонапорной башни, галереи элеватора, и опять стеной надвинулся лес, сырой, черный, над ним бежала луна, задевая верхушки сосен.

На стрелке вагон качнуло, край занавески коснулся щеки, Кира Сергеевна оторвалась от окна, легла, придавив головой поролон подушки.

Все-таки надо было лететь самолетом, подумала она. Но ведь казалось заманчивым — вытянуться на полке с книгой, отдохнуть за весь месяц беготни и занятий, явиться домой свежей, выспавшейся.

Вспомнила, как не хотела ехать на этот семинар зампредов — за месяц в исполкоме накопится куча дел, которых за тебя все равно никто не сделает, — и как просто, по-студенчески весело жили они в комфортабельном общежитии партшколы, вечерами после лекций гоняли чай, изредка затевали скромные шумные пирушки и были просто Петями, Клавами, Нинами, словно сразу ко всем вернулась молодость.

…Свет станции обшарил купе, выхватил свисавший сверху край одеяла, вспыхнул на зеркале и угас.

Кира Сергеевна поняла, что все равно не заснет, встала, вышла из купе.

В освещенном коридоре было прохладно и пусто, у опущенного окна курил мужчина в синем спортивном костюме. Посмотрел на Киру Сергеевну, чуть склонил голову — то ли поздоровался, то ли просто так.

Странный тип. И днем все посматривал на нее, даже в купе заглянул. Все время казалось, что он хочет заговорить.

Она задвинула дверь купе, подошла к другому окну. Косые прямоугольники света бежали по насыпи, по краю темного леса, прошитого тонкими стволами берез. От низкой луны стелилась длинная тень поезда и тоже бежала рядом, изламываясь на столбах, на плоских кронах сосен.

В соседнее окно влетал влажный воздух, бил в щеку, холодил глаза. Вот бы повернуться лицом, постоять так с закрытыми глазами, ловить губами свежие струи… Но она заметила, что «тип» опять смотрит на нее.

Стандартно красивое лицо с седыми висками еще тогда, днем, показалось Кире Сергеевне вроде бы знакомым. Она перебрала всех, с кем приходилось в городе общаться, — в театр, школы, больницы, даже в строительные организации забрела ее память. Нет, этого человека она не знает. Просто у него лицо типичного «красавца». Такие лица всегда кажутся знакомыми.

Кира Сергеевна взглянула на часы. Хорошо бы уснуть сейчас, но не хочется глотать снотворную дрянь. К тому же лекарства в чемодане, не стоит возиться.

Она подумала, что уже утром будет дома, и поняла, как люто соскучилась по семье. По мужу, по дочери, даже по зятю, которого не любила. А больше всего — по маленькой Ленке. Прибежит из детсада, раскинет тонкие ручонки: «Кира, что ты мне привезла?» «Кира» — как ровне, как подружке.

Всем нормальным девчонкам бабушки повезли импортных кукол, собачек, а она тащит своей разбойной внучке чемодан машинок и подъемных крапов.

Каждый вечер звонила домой, говорила со всеми по очереди, так, что телефонистки свирепели: «Освободите линию, вы не одна!» Именно одна, думала Кира Сергеевна. Для них — одна.

Ирина отчитывалась в хозяйственных делах: «Обеды не варю, белье не стираю, хату не убираю». Не лишена остроумия. Ленка всякий раз клянчила железную дорогу. Хорошо, хоть игрушечную, могла бы настоящую. Все уши прожужжала. Пришлось обегать все магазины игрушек. И везде — одно и то же: «Бывают, но сейчас нет, заходите».

Муж, конечно же, не упускал возможности проехаться насчет ее педантизма: «Безнадежно пропадаем без твоих руководящих указаний, тапочки в прихожей стоят, нарушая параллельность, галстук на мне висит, нарушая перпендикулярность!»

Какая уж там параллельность, боюсь, что все тапочки вообще пылятся где-нибудь под диванами и вы шлепаете по паркету прямо в туфлях.

Кира Сергеевна представила, как обойдет прохладные большие комнаты, где — ни «стенок», ни сервантов, одни диваны да книги, зато много воздуха, распакует чемоданы с подарками — всем, всем, всем! — потом примет умеренно холодную ванну и заляжет на диван с книгой. На весь день. В тишине и покое. При молчащем телефоне. И сама никуда не станет звонить — разве только мужу, в школу. Он скажет своим глуховатым баском: «А, Кириллица, прикатила?»