Мария Глушко - Год активного солнца

Тут она заметила раскинутую раскладушку. Голую, без постели. Слегка удивилась, но тут же забыла о ней. Настроение вконец испортилось, вспомнила, как тогда, в поезде, мечтала: войду в чистые прохладные комнаты… Вошла.

Будь сейчас тут муж, посмеялся бы над ней, обозвал бы педанткой: «Ты способна заболеть, если тапки в прихожей стоят не параллельно, а перпендикулярно — это в тебе клокочет математик».

А этот математик всю жизнь выгребает за вами грязь! Барчуки, белоручки, в кого вы только уродились такие!

Даже легче стало, как будто поругалась всласть. Стащила резиновые перчатки, полюбовалась чистой, залитой солнцем комнатой.

Полежала, называется, с книгой. А в ванне киснет белье. Не меньше недели, даже вода загустела. Она вытащила из-под ванны таз, переложила в него белье. Помыла ванну. Долго стояла под теплым душем.

Решила, что на работу все-таки пойдет. Иначе не выдержит, начнет стирать. И потом, сейчас нужны были положительные эмоции, а получалось так, что эти положительные эмоции появлялись только на работе.

Мысли о работе принесли облегчение, сразу же стало жалко всех: Ирину, мужа, Юрия… Как будто незаслуженно всех обидела. Никакие они не белоручки, просто устают, не высыпаются, конец месяца, у Ирины на заводе, конечно, аврал, Юрий допоздна сидит за чертежами, муж пропадает в школе, готовит выпуск…

Кира Сергеевна опять заглянула в молодежную комнату, посмотрела на раскладушку. Зачем они выволокли ее из кладовки?

Потом затащила к себе чемоданы, принялась разбирать их, раскладывала подарки. Мужу и зятю — импортные джинсы. Юрий скажет свое обычное: «Балуете вы меня, Кира Сергеевна».

Зятя она не любила и старалась компенсировать это внимательным отношением.

Ирине привезла белье и перстень с янтарем. Дочь давно мечтала о таком, но здесь их не достать, да и выкроить деньги из двух зарплат инженеров не так просто.

Ленкины машинки Кира Сергеевна выстроила в ряд, получилась длинная колонна от стены до стены. Подъемные краны замерли, задрав свои клювики. Фургончики с лакированными боками — совсем, как настоящие. Остроносые гоночные машинки на батареях так и хотят вырваться вперед.

Посмотрим, что от вас останется завтра, улыбнулась Кира Сергеевна. У нее уже было чувство, как будто у всех, кого обидела, попросила прощения. И все простили.

Джинсы мужа разложила в столовой на диване. Представила, как плотная ткань облепит его крепкие, мускулистые ноги. Вот только куда он их наденет — не в школу же?

Ну, будет носить дома.

Ей захотелось сейчас же услышать голос мужа. Неужели мы не виделись только месяц?

Пошла в прихожую к телефону, набрала номер.

— Гринько, пожалуйста.

Его долго не было. Может, закрылся в пустом классе с аттестатами. Или готовит речь.

— Гринько слушает, — сказал он мягким, глуховатым басом. И она опять поняла, как долго скучала по этому теплому голосу, представила его лицо с крупными чертами, гладкий седой зачес и как медленно смыкает он свои четко прорисованные губы… Неужели сегодня я увижу его?

— Товарищ Гринько? — Она старалась изменить голос. — К вам комиссия из министерства.

Он, конечно, узнал ее, но включился в игру:

— А что, комиссия решила покурортничать за казенный счет?

Засмеялся. И она засмеялась.

— Ну-с, Кириллица, как тебе ездилось-семинарилось?

— Какие новости? У нашей молодежи гости?

— Гости? С чего ты взяла?

— Раскладушка.

— А-а, раскладушка… Нет, никаких гостей… Из исполкома звонили, допрашивали, когда приедешь. Я молчал, как партизан, даже Игнату не сказал.

Ей показалось, что очень уж круто он повернул от раскладушки к исполкому. И еще показалось: не очень-то он рад ее возвращению.

— Ты поздно?

— Наверно. Мы тут зашиваемся.

Хотелось сказать, что соскучилась, чтоб пришел пораньше, но она давно взяла себе за правило ни в чем не регламентировать его. С этих вопросов: «Где был?», упреков: «Опять поздно!» — в семьях начинаются неприятности, люди теряют свободу и живут, как связанные. Больше всего она боялась почувствовать себя связанной, это невыносимо — отчитываться друг перед другом в каждой минуте.

— Тогда до встречи, — сказала она и удивилась, как холодно прозвучало это.

— До встречи.

И все.

Кольнула обида: будь это раньше, примчался бы хоть на минутку, хотя бы по телефону сказал: «Ты — самая, самая!»

Впрочем, не я ли отучила его от этих слов? И сама отвыкла от них. Неужели потому, что стареем? Но разве старым не нужны такие слова?