Мария Глушко - Мадонна с пайковым хлебом

Он прохаживался вдоль ворот с турникетом и курил, издали оглядел ее, будто измерил взглядом.

— Долго ты…

Она ничего не сказала, они пошли медленным, «прогулочным» шагом и все молчали, а потом он спросил:

— Ну, как ты тут?

— Нормально. Как все.

И опять они шли, Нина снизу украдкой взглядывала на него, встречалась с его взглядом и отводила глаза. Ему очень шла военная форма, он возмужал, раздался в плечах, и так горячи были его продолговатые, как сливы,» глаза, и весь он был так красив сейчас, что у нее щемило сердце.

— Пошли куда-нибудь… В какой-нибудь сквер, что ли. Надоело козырять.

А ей нравилось, как четко, чуть рисуясь перед ней, вскидывал он руку, изящным и мягким рывком подносил ладонь к фуражке, чуть отведя вбок локоть, и так же мягко опускал руку. И то, что от него пахло табаком и одеколоном, тоже нравилось..

Они забрели в небольшой скверик, там цвели липы) на неухоженном газоне рос душистый табак, венчики цветов были закрыты, по газону скакали воробьи, что-то выклевывали там, легкий ветерок гнал по одичавшим заросшим дорожкам окурки и бумажки. Виктор высмотрел деревянную, всю в трещинах скамейку, они сели, но не рядом, словно боялись коснуться друг друга.

— Ну, как ты тут? — опять спросил он, и она опять ответила:

— Нормально.

Он сбоку посматривал на нее, ее тревожил этот взгляд и то, как он облизывал свои яркие пухлые губы.

— Почему не сообщил, что приедешь в отпуск?

Он оторвался от каких-то своих мыслей, переспросил. Она повторила вопрос.

— Я не в отпуск, это командировка. И все решилось в последние часы.

— Надолго?

Он пожал плечами:

— Как получится.

Он совсем чужой, подумала она. Опять нависла пауза, она смотрела, как, растопырив крылышки, дерутся на дорожке воробьи и как ветер заваливает их хвостики набок.

— Ты изменилась, — вдруг сказал он. — Косу обрезала. В угоду моде?

— Да. — Она скользнула взглядом по его лицу. — Все говорят, мне так лучше, мне к лицу.

— Все — это кто? — прищурился он.

— Все — это все.

Он полез в брючный карман, вытащил мятую пачку «Беломора». — Ты не куришь?

— Нет, не курю.

— Это хорошо. Многие женщины в войну стали курить.

— Нет, я не стала.

— Это хорошо, — повторил он, закуривая.

Господи, о чем мы говорим? Она как бы со стороны слышала эти пустые фразы, не идушие к делу вопросы и свои фальшивые ответы, его холодный голос и все ждала, что он вспомнит о сыне, спросит о нем.

Он посмотрел на часы, и она подумала, что вот сейчас он встанет и уйдет. Почему же мы сидим в этом дурацком Сквере и говорим друг другу бессмысленности, когда бегут, уходят в никуда драгоценные минуты? Нам пора уже встать, бежать за сыном, а потом пойти ко мне… Она представила, как понесет он сына, а она будет идти рядом…

— Все же могу я знать, почему ты ушла от моих?

Нина искоса взглянула на него. Этот вопрос был таким неуместным сейчас, что ее покоробило. Подобные вопросы задают потом, после того, как выяснят главное. Что понимала она под «главным», ей и самой было не очень-то ясно, но ведь писал же он: «встретимся и хорошо поговорим».

— А твой отец тебе не объяснил?

— Они избегают этой темы. Им неприятно.

— И мне неприятно. — Она видела, как нервно мнет он в пальцах мундштук папиросы.

— Думаю, просто ты хотела свободы.

По стеблю цветка ползла божья коровка, похожая на маленькую пуговку, где-то рядом жужжал шмель, седой одуванчик пускал по ветру свои парашютики… Нине показалось, что все это уже было когда-то — скамейка в старых трещинах, божья коровка и шмель, сейчас мазнет по щеке клейкая ниточка паутинки, и Ира Дрягина скажет: «Айда купаться?» Время опрокинулось и покатилось назад, в детство, и она точно знала, что сейчас произойдет: из-за газона выкатится красно-синий резиновый мяч, за ним — малыш на трехколесном велосипеде, он догонит мяч, потянется к нему рукой, упадет, и кровь из носа зальет ему рубашечку — как она испугалась тогда!

— Ну, что скажешь? Я угадал?

Она все ждала, когда же выкатится мяч, но уже знала: ничего этого не будет, ни мяча, ни малыша, просто сквер, где они сейчас сидели, очень похож на их любимый уголок в «Липках». Они его так и называли: «Наш уголок!.

— Ты очень изменилась, — сказал он.

— Да, я подурнела, я знаю.

— Ты внутренне изменилась. Как будто прошло много лет. А ведь прошло всего два года.

Но ведь и на самом деле прошло много лет, подумала она. Того, что пережито за два года, могло бы хватить на целую жизнь.