Леонид Бахнов - Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе [Антология короткого рассказа. Россия, 2-я половина XX в.]

Георгий Владимирович пошел в лес. Все-таки ему было страшновато. «Могут не только раздеть, но и убить, чтобы не оставлять свидетеля, — думал он. — В бегах человек превращается в безжалостного, расчетливого зверя... Да и нападут внезапно, мгновенно, без всяких этих «Дядя, как пройти на Ново-Троицы?». Как в короткую секунду можно дать понять, что я не донесу? Главное, сразу же не показать ни тени страха, а только твердую доброжелательность...»

«Да что вы, друзья, — начал он понемногу репетировать и долго так прикидывал на разные лады. — Стану я связываться с ментами?.. Плевать я на них хотел... Чтобы я облегчал им работу?.. Чтобы какой-нибудь хрен схватил новую звездочку?.. Да пусть они землю носами роют, я только посмеюсь... А вы давайте чешите с Богом... Нет, с Богом надо сразу. Не ёрничать, а то фальшиво (а значит, и подозрительно)... Вот так: ваше дело: не хотите — не верьте, а я доносить не собираюсь: сроду этого не делал. А вам убивать меня — тоже лишний грех брать на душу. С Богом переодевайтесь и идите. Я вам зла никакого не желаю. Только вы больше не трогайте никого, и Господь вам поможет...»

«Хорош, старец блаженный!» — поморщился тогда Георгий Владимирович и, очнувшись посреди этих недоуменных раздумий, увидел, что успел зайти очень далеко, в какую-то совсем дикую чащу. Лысый, тоненький ельник, голубой мох, липкая паутина, громадные сыроежки в хвое — мокрые, дырявые, на ржавых ножках. Он стал продираться на просвет. Тут и дождь зачастил, а потом сразу упал холодной стеной. Все смерклось. Он выбежал на полянку и увидел громадную одиноко стоящую ель. Побыстрей спрятался под ветки. Вода здесь еще не проникала. Перевел дух, передернулся от холода и огляделся.

К стволу с другой стороны был прибит кусок фанеры. Он обошел ствол и прочитал полустертую надпись: «Путник! Если тебя застигнет дождь в лесу, в какой бы далекой точке ты ни находился — сразу беги сюда: здесь собирается изысканное общество!»

Георгий Владимирович вздрогнул и уставился на этот призыв. Перечитал его несколько раз... Потом осторожно выглянул из-под веток.

Ливень монотонно падал, но, кажется, начал терять силу. Прошло пятнадцать минут. Потом полчаса. Поляна дымилась и уже еле-еле шуршала под редкими каплями. Где-то выглянуло солнце и по верхам тумана скользнуло желтизной. Никто так и не пришел. Георгий Владимирович подождал еще минут пять и в неопределенной досаде, как будто его мило обманули, так сказать, разыграли, потащился, хлюпая резиновыми сапогами, назад в деревню.

Ашот убивал носом, Гурген его подстраховывал. Два черных ангела, два брата.

Крючковатые носы и длинные крылья — все в братьях напоминало бутафорию, оперетку или старую картинку в книге... Сейчас, когда гремят выстрелы не в далекой Армении, а за углом любого дома в каком-нибудь заштатном городке неустроенной России, где жизнь человека стоит не больше килограмма помидоров, Боже мой, зачем они, ангелы смерти? Может быть, пока писал, я вспомнил своего покойного друга Тодика Бархударяна.

Но храмы стоят на высоких холмах. И на кануне горят свечи об упокоении рабов твоих, Господи.

Братья прилетели к большому городу, где умирала Ира от рассеянного склероза. Ей было всего семнадцать лет.

Она лежала в маленькой комнате, рядом с большой столовой, а внизу, на коврике, положив на лапу голову, как изваяние, как уже памятник на могиле, серая овчарка.

Я вошел в комнату. Высокий лоб, светлые волосы — в полнейшей тишине. Ни шума ручья с горы, ни ухода солнца — чистое белесое небо. Ни единого облачка.

Ни после, ни теперь — никогда ничего прекраснее я не видел на земле. Долго я глядел.

Молча я перекрестил Иру. И вышел в большую комнату.

Вдруг дверь отворилась, вошла овчарка, ткнулась мне в колени и лизнула руку. Потом опять ушла.