Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

Еремей тут же покаялся в душе, что всяко высрамил президента; все мы – день во грехах, ночь во слезах, да и речено же в Писании: не судите, ногами не топочите, а то и сами в лоб схлопочете.

С горем пополам крашеная дива вырыла Еремеевы бумаги, которые он давненько уже всучил собесу, и стала заполнять бланк.

– Ере…мей… Мар…дар…евич… – диве почудилось имя смешным, а отчество еще потешнее, и она едва сдержала смех, распирающий пышные щёки. – Еремей Мардарьевич?.. Верно?

– Верно…

– В начале «мар» или «мор»?

– Мар… Не от «морды», от «мар» и «дар»…

Вспомнился колхозный ветфельдшер Яша Ягодицын – конский врач по женским болезням, как величал себя во хмелю, – лысоватый, узенький, суетливый мужичок с ноготок, который, знакомясь в застольях, протягивал сухонькую, нервную руку: «Ягодицын – не от ягодицы, от ягоды…»

С фамилией у Еремея ладно – Андриевский, а вот с именем, а тем паче с отчеством, ох, не подфартило… Боговерущий дед Прокоп, начитавшись житийных сказов, одарил внука эдаким имечком, от коего Ерёмушка наплакался в школьном отрочестве – потешались сверстники, дразнили: «Ерёма-дрёма, сиди дома, вокруг дома бродит бома [65] Бома – одно из многочисленных имён чёрта. …» Бывало, впорхнёт Ерёмушка в избу, размазывая слёзы по щекам, пожалуется деду Прокопу, а дед утешает, поучает: мол, дразнят, а ты им: не ставь кулему на Ерёму, сам попадёшь… Сплошь Владимиры в память об Ильиче, повально Юрии в честь парня, что занебесной тропой обошел Землю, а тут Ерёма… дрёма; отчество же и того хлеще – Мардарьевич. И угораздило же отича родиться по святцам в день памяти святого Мардария… Отроком Ерёма подслушал, как хмельной отец жалобно пытал деда Прокопа: «Отец, а отец!.. Ты пошто меня Мардарием назвал?» «По святцам, сына, по святцам… – Дед Прокоп кивал по-птичьи махонькой белопушистой головушкой. – Ты же, сына, народился в память святого Мардария, киево-печерского рачителя нищеты…» «А получше-то имя не нашлось?.. Чо, в святцах один Мардарий был?.. Видел я в святцах и Сашу, и Вову, и Колю, и Женю… Ты пошто, отец, мне страшное имя-то дал?..» Дед хитро и ласково глянул на сына: «А для смирения, сынок…»

Хотя Еремей на своём веку встречал имена и похлеще, навеянные волчьими ветрами: в деревне померла древняя Изаида [66] Изаида – иди за Ильичом, детка. Ивановна, избачка, так в досюльные лета звали библиотекарей в избе-читальне; колхозом одно время правил Мэлс [67] Мэлс – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Исакович, а на районном слёте доярок, пастухов и скотников, – запомнилось же, – вручала похвальные грамоты секретарь райкома партии Даздрасмыгда [68] Даздрасмыгда – от сокращения лозунга «Да здравствует смычка города и деревни». Ибрагимовна Мухутдинова.

– Год рождения? – вопросила дива, глядя в бланк сквозь синие ресницы.

– Тридцать седьмой.

– Место рождения: деревня Ша-бар-ша… – Дива опять ухмыльнулась.

Еремею хотелось тихо и зловеще попросить: «А вот этих ухмылочек не надо, а то мы тоже можем…», но что мы можем, мужик не ведал, а посему лишь кивнул головой и далее отвечал послушно; лишь споткнулся, замешкался, когда дива пытала насчёт образования.

– Образование?

– Образование! – дива раздражалась.

– ШРМ…

– Это что, колледж?..

– Школа рабочей молодёжи! – отчеканил закипающий скотник.

– ШРМ… – Крашеная дива не удержалась, рассмеялась: похоже, от созвучия, соцветия ШРМ с «шарашкой» и «шарамыгой».

Еремей, отроду комолый, – так в деревне звали безрогих быков и смирных мужиков, что муху не обидят, нынче, словной блажной, психанул и, катая желваки под скулами, про себя зловеще упредил: «Смотри, тёлка, не лопни!..»

– Кем работали последние годы?

– Скотником.

– Профессия такая? – опять ухмыльнулась дива.

– Профессия… за коровами говно убирать…

– Вы как разговариваете?! – вспыхнула дива. – Вам здесь что, скотный двор?

– А чо ты мне, халда, дурацкие вопросы задаёшь? И хайло распазила… Не с той ноги встала?..

Еремей не глядел на диву, а вроде лаялся с президентом, холодно и презрительно глядящим на скотника из глубокой и грузной, резной рамы, словно из лакированного гроба. И вроде стыло усмехается, пуская мимо ушей Еремееву брань: собака лает, ветер носит, караван бредёт…

Дива презрительно глянула на потомственного скотника и, грозно молотя копытами, ускакала из кабинета. Еремей подивился: «И как она, дура, ходит на эдаких высоченных каблуках, словно на скоморошьих ходулях?! Лодыжки же вывернешь, упадёшь, убьёшься…» Не успел Еремей додумать горестную думу, как дива ворвалась с начальником, таким же стильным, молодым, хотя и с брюшком, начальственно нависающим над брючным ремнём. Оглядел Еремей начальника, глянул на размалёванную красу, и мужичье чутье подсказало: блудят исподтишка…