Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

— Что тебе купить?

— Самолет.

— Глупости какие! Зачем тебе самолет?!

— Я буду на нем летать.

— Еще чего! Ни в коем случае! Ты разобьешься!…

— Если я разобьюсь, то только вместе с тобой! Мы полетим вдвоем!

“Она не только сумасбродка, она еще и сумасшедшая! Ужас какой!” — не на шутку испугался Фортепьянов и в растерянности спросил:

— У тебя что, не все дома?

Ему вдруг расхотелось ездить с этой опасной блондинкой по магазинам.

— Я планеристка, у меня тридцать восемь часов самостоятельного налета. Я четыре раза с парашютом прыгала, — гордо сообщила Оленька. — Ты сам не сидел за штурвалом, дорогой, вот и не знаешь, что такое полет…

— Господи, а я испугался, что ты ненормальная, — вздохнул с облегчением Фортепьянов. — Никуда я с тобой не полечу — у меня есть свой экипаж. У “Тузпрома” целый парк самолетов. Недавно из Самары по зачетам еще четыре “Антея” получили — можем на них с тобой полетать.

— Я хочу “Сессну”, и ты мне ее купишь! — потребовала Оленька.

— Хорошо, куплю, — согласился влюбленный Фортепьянов.

— А сейчас поехали по магазинам! — дожала Оленька старого промысловика.

— Ладно, поехали, но только побыстрей. Ко мне в три часа приедет господин Чмомордин, и тут уж ты меня извини! Мы должны сделать все покупки до трех часов.

Рору Петровичу вдруг ужасно захотелось поездить с Оленькой по бутикам, и он галантно подставил ей руку:

— Прошу!

Оленька положила левую, особенно украшенную брильянтами кисть на руку Ророчки и царственно встала из-за стола.

“В квартирах у них тепло, метро их возит, покупают они в магазинах продукты, половину стоимости которых, по доброте душевной, тоже я им оплачиваю. Одеты мои сограждане в еврообноски, которые я выменял на туз — и опять-таки с убытком для себя. И все мои благодеяния они воспринимают как должное, а вместо благодарности меня же и обвиняют, что уровень жизни у них ниже, чем в Норвегии. Квалификации у них нет никакой, компьютер они только на газетной рекламе видели, но дай им — и тоже как подарок на именины — высокооплачиваемую работу. Очень любят они трудиться по социалистической старинке — руками пошевелить, покурить в цеху, а в укромном уголке за обшарпанной доской почета спрятать за пазуху выточенные детали или приклеить пластырем к причинному месту украденный фарш. И уверены, что сильно уже поднаторели и вполне могут теперь производить конкурентоспособную продукцию. А это только-то и значит, что засядут наши ударные работнички в теплом, обогреваемом на мои деньги здании, само пребывание в котором в течении пятидневной рабочей недели стоит ровно в три раза дороже любого товара, который они собираются выпускать, и будут меня же винить во всем. Именно за то, что я их обогреваю, кормлю, развлекаю и даю им работу. Никакой благодарности никогда от них не дождаться. Совки есть совки — что в лоб, что по лбу — никаким капитализмом их не исправить…”

— Дорогая, тебе зеленый цвет не подходит! — сказал вслух господин Фортепьянов.

— Это цвет моих глаз, — напомнила Оленька, вертясь перед зеркалом.

— Это я вижу. Но все равно зеленый тебе не идет.

— Не правда ли, странно? Я давно заметила, что зеленое мне не идет, хотя я никогда не могла понять, почему.

— Какой у Вас тонкий вкус, господин Форпепьянов! — польстила телеизвестному магнату продавщица, которая, может, всего лишь из-за двух лишних сантиметров в талии не пробилась на подиум. Продавщица была очень красива, но какой-то оберточной красотой. Она суетилась и прислуживала Фортепьянову — именно Фортепьянову, а не женщине, которой магнат собирался подарить обновки — с восторгом и обожанием, с заботливостью и преклонением перед фортепьяновским несчетным состоянием и в то же время с подчеркиваемой неодолимостью кастовой преграды между ней, ничтожной продавщицей, и полубогом Фортепьяновым. От этого самоуничижения Рору Петровичу стало не по себе. Продавщица была вышколена, все ее естество исходило приторным жасминовым преклонением перед богатыми клиентами бутика. Предвосхищая малейшие желания господина Фортепьянова, она очень огорчалась — разумеется, нарочито, — если магнат не выказывал никаких пожеланий. Впрочем, продавщица и на Оленьку перенесла часть своего восторга, предупредительно склоняясь перед нею, оправляя ей подолы платьев и подавая все новые и новые костюмы.

Фортепьянов невольно сравнил двух женщин. Холеная служащая бутика явно превосходила Оленьку по длине ногтей, по объему бюста, по ухоженности кожи рук, а макияжи вообще были несравнимы — Оленька намазюкалась так нелепо, что даже Фортепьянову бросалось это в глаза.