Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

Перевозбужденный мозг Венедикта Васильевича генерировал теперь уже чистый бред.

“Теперь долго будешь ты, Оленька, до меня дозваниваться! Виктор Васильевич! Виктор Васильевич, одну секундочку! Кострома на проводе! Сейчас, с Вами, многоуважаемый Виктор Васильевич, сам Венедикт Васильевич будет разговаривать!… А мне, уважаемая Оленька, с тобой и разговаривать-то будет не о чем! Больше ничего тебе не обломится! Я тебе не господин Фортепьянов”.

Но тут Венедикт Васильевич спохватился:

“Впрочем, чего это я зарапортовался? Зачем, для кого я собираюсь украсть Тузпром? Для чего я свое доброе имя, которое мне мама моя старенькая при рождении выбрала, собираюсь менять на имя вора в законе? Только ради тебя, моя Оленька! Чтобы отбить тебя, моя золотоволосая изменница, у этого ничтожного пигмея! Чтобы не приходилось больше бедной девочке услаждать его за какие-то несчастные энергозачеты”…

Оставалось только украсть аукционное свидетельство и поменять его на депозитарную расписку.

Пленнику стало душновато, он вышел наружу, на просторное бетонное крыльцо, подышал подмосковным привилегированным воздухом. “Может, мы с Живчиком дальние родственники? Нет, вряд ли, — это случайное совпадение. Как же мне повезло, что законников никто по имени не зовет, а живут они только под кликухой!”

Никто воровскую виллу этой ночью не охранял. Венедикт Васильевич вполне мог перелезть через чугунный забор, ограждающий участок, и бежать.

“Но если сейчас дать деру, то утром Живчик, как только проснется и опохмелится, вспомнит о нем и даст знать Кольке Жгуту. А костромские братки не сегодня-завтра, так через месяц или через годик-другой все равно окажут уважение столичному авторитету и расправятся со мной — для воровского приговора нет срока давности. Впрочем, убегать все равно придется…

Венедикт Васильевич вернулся в дом, подошел к картине то ли Мылова, то ли Былова, отодвинул в сторону портрет законника и дернул разок за ручку сейфа — замок был заперт.

Если бы, конечно, сейчас сейф был открыт, он бы сразу рискнул и стащил аукционное свидетельство и потом по доверенности переоформил бы на себя. “Ничего — потом ключи к сейфу подберу. И при моем уме и Оленькиной хватке через полгода стану Председателем совета Директоров “Тузпрома”, а досмотровая дивизия обеспечит нам круглосуточную охрану и полную безопасность. Так что тогда никой блатняк нас уже не достанет”.

Но еще недели три, а то и месяц предстояло ему ходить по московским и костромским улицам как обычному нищему человеку и смотреть правде в глаза, так похожие на зеленые лживые оленькины очи. А ездить — на раздолбанном “Ауди”, а не на бронированных лимузинах, да и то еще если удастся выручить тачку у чапчаховской братвы. “Надо будет, — подумал тут Венедикт Васильевич, — в моторе свечи поменять и крышку трамблера новую купить, пробивать крышку стало, троить или пятерить… В ней ведь шесть цилиндров… В Костроме натуральных немецких запчастей не достать, умельцы одним самопалом торгуют. Дергает тачку на малых оборотах…”

Лишь под утро пленник заснул в кресле тревожным сном.

Проснулся Венедикт Васильевич поздно, свет яркого июньского утра пробивался сквозь грязные пуленепробиваемые окна. Блатари еще спали, никого в зале не было. Пленник поднялся на второй, а потом на третий этаж виллы, чтобы поверх кирпичного забора, ограждающего богатый поселок, осмотреть местность, в которой он очутился.

Метрах в трехстах, сияя и переливаясь в солнечных лучах, текла речка, которая вливалась в запруду, в искусственное озерцо. На берегу был оборудован песчаный пляж — покосившиеся ржавые зонтики, скамейки, кривые раздевалки из жести.

“Славная погодка! Надо поплавать, взбодриться — дальше видно будет, как действовать”.

Венедикт Васильевич взял в ванной комнате большое махровое полотенце, нажал на кнопку магнитного замка, расположенную возле монитора, открыл чугунные воротца, выбрался из огороженного поселка через высокие, но не запертые ворота и по некошеной траве спустился к запруде. Пляж был усеян пустыми пивными бутылками, истоптанной пластиковой посудой, порванными упаковками от чипсов и орешков. Пыльцов попробовал было поднять розочку, на которую чуть ни наступил, нагнулся, но тут у него закружилась голова, и он почувствовал, как он устал. Он добрел до воды, хотел поплавать, но испугался, что утонет, чуть поприседал в воде, вылез на пляж, расстелил на грязном песке полотенце, прилег на него и отключился.