Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

— Оленька, солнышко мое, — прошептал Основной Диспетчер.

— Иди ко мне, Ророчка, иди сюда, сладкий мой, — потребовала Оленька.

Нет, недаром по всей Европе Фортепьянова зовут господин Рор, что по-немецки (и здесь немчура наследила) означает господин Труба, причем не в переносном, а в самом прямом, грубом значении этого слова. Отбросив пакетик со льдом и уже сыгравшее свою замечательную роль типовое Соглашение, Ророчка торопливо скинул отливающий серебром пакорабановский костюмчик, ивсенролановское нижнее белье, глянул вниз своего живота и с удивлением убедился в европрозорливости. Рор Петрович давно и с горечью был убежден, что годы, проведенные им в северной кислородной недостаточности, сыграли с его организмом плохую шутку. Однако, вот он, в чрезвычайной молодости кусок трансевропейской Трубы собственной персоной — или, говоря по-русски, Террор Петрович и сбоку бантик, будьте любезны!

В полной сексуальной готовности господин Фортепьянов уверенно шагнул к испанскому дивану, а между тем Оленька уже преподносила Ророчке приятнейший сюрприз. Оказывается, никакой особенной субтильности в ее точеном теле не было и в помине, а была самая что ни на есть всамделишная двубулочнопухленькая просторница! За те двадцать секунд, которые потребовались Основному диспетчеру, чтобы раздеться, Оленька не только успела полностью обнажиться — она успела еще и как следует нагнуться, и поднять за край испанский диван, который сам собою вдруг неожиданно стал раздвигаться. И тут Оленька изловчилась и вскочила — это с больной-то ножкой! — затем запрыгнула коленками на надвигающиеся на нее подушечки, и в своем движении назад еще и уперлась ручками, и выгнула точеную спину… А диван все ширился, раздвигался и как бы угодливо преподнес ее самое — беловоздушное, душистое и ласковое существо — многоуважаемому Рору Петровичу, причем сразу с выбором! Поскольку классика, которой так упорно занимался и придерживался в отношениях с Оленькой бывший Венедикт Васильевич, давно и изрядно ей приелась. Ложись перед ним на спину, словно она в Первой Конной армии служит, и не шевелись, а только изнутри — будь добра! — как хочешь так и выкручивайся, но сжимайся. Вот тебе, ефрейтор Пыльцов, твоя муштра теперь и выйдет боком!

Ликующий, окрыленный, вдохновленный господин Труба не заставил себя долго ждать — его рор на встречном движении вошел в Оленькину просторницу искренне, сразу и глубоко.

— ах! Ах! АХ! — и Оленька уже не играла, играть ей уже не было никакой необходимости — она действительно любила Рора Петровича господина Фортепьянова всем телом, любила всем сердцем и всей душой. И Ророчка тоже любил ее, любил сильно, властно, и так ей хотелось, чтобы еще и преданно любил, и навсегда!

Изголодавшийся Основной Диспетчер, словно жокей — благо врожденная комплекция вполне позволяла — оседлал белую, белоснежной масти в розовых яблоках проступающего наслаждения Оленьку, взнуздал ее и понесся на ней вскачь, во весь опор, рысью, потом галопом, потом резво поменял аллюр, еще более ускорился, перешел на иноходь, хотел первым пересечь финишную черту, но Оленька изогнулась, схватила его снизу — нежнейшим, самым проникновеннейшим образом! — за финики, позванивавшие, словно серебряные колокольца, и на одно-единственное мгновение его опередила. Кончили они одновременно, поскольку Оленька делала это дольше, гораздо дольше, и уже Рор Петрович стал выходить из нее, и уже вышел полностью, а она все пятилась, все раскрывалась, все выворачивалась изнутри…

Господин Фортепьянов оказался молодцом. Едва очухавшись, он сказал:

— Мне никогда еще не было так хорошо! Как же я счастлив, как безумно я счастлив, любимая моя Оленька!

Так что же, господа, есть счастье, что же есть безумное счастье?! Спросить бы у душки Рора Петровича — ведь он точно знал, что же это такое, в то блаженное, восхитительное мгновение. Может, действительно, не в деньгах счастье? Не в больших деньгах, и не в малых деньгах, а в Ланчиковой, какой бы продажной шкурой она ни была?… Но Оленька Ланчикова как раз и любит только деньги и ничего больше на дух не признает — вот загадка, вот заковыка…

Едва раздвижной самобранный испанский диван на 18-ом этаже Небесного офиса подвез изменницу-блондинку Оленьку Ланчикову в презент господину Фортепьянову, обманутый Венедикт Васильевич вдруг почувствовал первый по-настоящему болезненный укол в сердце.

Еще минуту назад он тупо рассматривал международный автосалон, коим является стоянка перед Тузпромом, и, чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, подсчитывал вокруг себя фигурки золотых и серебряных ягуаров на удлиненных капотах одноименных автомобилей. Скуки ради он все пытался угадать — что же проносят областные тузопросители в суверенный сияющий небоскреб? Курские, воронежские, тульские, калужские и иже с ними областные ходатаи, выходя из “Волг” с соответствующими номерными знаками, все несли и несли к проходной туго набитые пакеты и сумки.