Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

— Разрешите, госпожа Ланчикова, чтобы у вас ножка не опухла, приложить холодное к ушибленному месту.

Оленька, вроде бы еще несколько стесняясь, повернулась к Рору Петровичу, сняла французскую туфельку на высоком каблуке, положила точеную ножку на синий бархат обивки стула, сделала страдающее лицо и промурлыкала:

— Рор Петрович, дорогой, зовите меня просто Оленькой.

— Здесь больно?

— Ой, здесь нет.

— А здесь?

— Да, да! Вот здесь очень больно!

— Боюсь, Оленька, как бы у вас не было растяжения.

— Я уверена, что это просто ушиб, ничего страшного нет. Прошу Вас, Рор Петрович, не волнуйтесь.

Но господин Фортепьянов, орудуя мокрым полотенцем, неловким, нечаянным движением все-таки сделал Оленьке больно, и она застонала — и сделала это так тонко, так искусно, что стон у нее получился как бы вовсе не от болевого шока. Первое сильное “Ай!…” действительно вырвалось у нее от того, что Рор Петрович в чрезмерном старании слегка повернул не в ту сторону восхитительную щиколотку. Но пикантный стон растянулся, продолжился и последующее нежное “А-а-а…” закончилось уже только обворожительным долгим пятиструнным звуком, который все не замирал, все ширился, длился и вдруг закончился на тихой, но уже совсем на другой, на страстной ноте!

Конечно Ланчикова рисковала и таким многообещающим стоном вполне могла перегнуть палку. Но там в приемной сидело — и терпеливо сидит, и будет долго еще сидеть — целое стадо Агрономов и Химиков. И как только душка Рор Петрович — не приведи Господь! — вспомнит об этом безрогом стаде, то он ни с того ни с сего вполне может прервать так удачно начавшуюся аудиенцию.

— Оленька, Вам обязательно надо прилечь! Вам ни в коем случае нельзя сейчас никуда уходить! — разрешил Рор Петрович все сомнения Ланчиковой. — Пойдемте, дорогая, пойдемте, я вам помогу. Там у меня есть диван, Вы на нем отдохнете. А я пока здесь немножко поработаю.

Оленька оперлась на руку Рора Петровича и пошла с ним. Чтобы легче шлось, Ланчикова, перекинув через плечо сумочку, перенесла тяжесть на руку Основного Диспетчера — а он выдержал ее, выдержал! — наскоро сняла вторую туфельку и, опираясь на всемогущую его руку, босая, в одних божественного телесного цвета чулочках, сооруженных из рахмановских колготок, проследовала в апартаменты. Тут Оленька обратила внимание, что дверь между кабинетом и апартаментами предусмотрительно открыта — суетливый господин Фортепьяновов не зря бегал туда-сюда с полотенцем. А дверь эта хотя и была снабжена с двух сторон массивными золотыми ручками, почти ничем не отличалась от стены. Мощная дверь, несомненно, не пропускает никаких звуков, и Оленька, проходя сквозь нее, даже чуть-чуть испугалась: “Сгину за стенкой — и Веничка никогда меня не найдет”.

Тем не менее Ланчикова храбро прошла в апартаменты. Господин Фортепьянов предусмотрительно закрыл за ними могучие двери, и Оленька тут же прилегла на диван и смежила глазки. Когда же Оленька стала их томно раскрывать, то сквозь густую кисею ресниц вдруг увидела, что над ней наклоняется, пестует и опять обтирает ей ногу влажным полотенцем вовсе не Рор Петрович господин Форпепьянов со своим ничтожно маленьким лысым черепом, а гигантский … буй! И странным образом это виденье тут же поменяло всю ситуацию. Оленька больше не притворялась — она действительно влюбилась в Основного Диспетчера. Многие господа — и Детский с Мутруком, и тот же несчастный Венедикт Васильевич, и ерник Ужимкин — впоследствии будут обвинять Ланчикову чуть ли, извините, не в блядстве! Но чем — скажите мне наконец! — красивый нос, или белые собственные зубы без опухших десен, или мужественные, но глупые глаза, или — расчеши их на любой пробор — совершенно избавившиеся от омерзительной телеперхоти пышные палево-серебристые волосы лучше, чем деньги?! Почему нельзя за деньги искренне и чисто, а главное — незапятнанно никаким даже полунамеком на меркантилизм полюбить в высшей степени достойного человека, каковым безусловно является Рор Петрович? И даже не за деньги — вовсе нет! А за то, что они, эти ничтожные бумажки и циферки, дадут, наконец, Оленьке Ланчиковой возможность взлететь — и взлететь не в переносном и давно всем надоевшем духовном смысле, а самым буквальным образом летать на своем собственном самолете — идти на посадку, садиться, дозаправляться и снова взлетать, летать, лететь и лететь в кругосветное путешествие с любимым, накрепко пристегнутым ремнями к креслу Рором Петровичем, который обязательно купит ей в качестве свадебного подарка пусть не реактивный двухмоторный “Фалкон”, а хотя бы “Сессну”… На “Сессну” она тоже согласна!