Но не бывает так, чтобы унижающий — личность ли это, коллектив ли, общество, государство — не был в дальнейшем унижен сам. Пусть и не очень быстро. Вот почему я так страшусь нынешнего унижения арабов, как бы ни было оно объяснимо ситуацией…
Но ведь хорошо здесь?! Да. Так почему же в стране все больше и больше начинают отказываться от всех удобств социализма?
А вот по тому по всему… Может быть, потому, что прежде всего исчезает индивидуальность. Становится скучно. Хотя в столовой вкусно и чисто, хочется какой-то другой еды, хочется выбирать самому. Человек без выбора жить привыкает, но оскудевает душой. Пропадают прихоти. Да, без выбора легче — не думаешь, не напрягаешься, не отвечаешь, не заботишься — все делается без тебя. За тебя…
Итак, Паша работает в доме престарелых. Условия существования там хорошие. Двухкомнатные номера с современными атрибутами комфорта и удобств. В этом доме живут киббуцники, ушедшие на покой. Тут и основатели, что создавали киббуц пятьдесят три года назад. Здесь и просто старые, больные. “А что — дети навещают родителей?” — “Не всегда. Нечасто… Вот во время войны в Персидском заливе, когда надо было всех стариков отвести в одну комнату безопасности, герметически закрытую на случай газовой атаки, никто из детей так и не пришел помочь”. — “Здесь такие плохие дети?” — “Нет. Просто многие родители были настроены коммунистически. И произошел в некотором роде распад семьи…”
В течение многих лет условия жизни в этих коммунах диктовались идеей: общественное выше личного. По-видимому, и здесь тоже ее поставили выше здравого смысла и заповедей, данных миру Библией. В том числе и в отношении семьи. А ведь семья существует, в конце концов, не только для рождения детей, но и для их воспитания. Такова природа человека. А в киббуцах родителей плотно оттирали от детей — о детях надежно хлопотало заботливое общество. Рождался ребенок, и в третий месяц своего существования новорожденный человечек уходил из семьи. Сначала в ясли, потом в детский сад, в школу. Дети были хорошо ухожены — росли в тепле, сытые, внимательно воспитанные коллективом. Конечно, и родители не были заброшены. Дети знали, что родители тоже живут в хороших условиях — накормлены, в чистоте, в тепле и т.п. Словом, с бытом у всех все в порядке. Но в порядке ли с человеческим теплом? Ведь контакты с родителями были минимальны. Воздействия личности родителей практически не было. И связи — разрывались. Родители, в результате, о детях своих не заботились. А ведь к старости иным из них, наверное, ох как хотелось иной раз поговорить по душам с теми, кого они родили…
Тяжким камнем лежит в моей душе память о моей умиравшей маме. Почти год она была малоподвижна после перелома шейки бедра. Я не отдал ее в больницу, зная, что это приведет к неподвижности и быстрому концу — ей было уже восемьдесят шесть. Я заботливо ухаживал за ней дома. Я помогал ей вставать по утрам, умывал, прибирал, усаживал в кресле, кормил… Улетал с работы между двумя операциями, чтобы проверить, как ей живется, покормить, помочь. Я делал все, что нужно, и в глазах окружающих выглядел хорошим сыном. Но теперь я понимаю, что маме больше, чем уход, нужно было поговорить, нужно было, чтоб я посидел рядом, рассказал бы, что происходит на работе, на улице, поговорил о политике… Ей-то надо было, чтоб я поговорил с ней обо всем! Ей, наверное, хотелось повспоминать о своем прошлом, которое сидело в ней порой колом, которое она хорошо помнила и охотно рассказывала обо всем пережитом моим друзьям, когда они приходили и я с креслом выносил маму в компанию. Ей хотелось посудачить о погоде, обсудить телепрограммы, потолковать о Лиде и о прежних моих женах, посетовать на моих детей, ее внуков, подумать о будущем моей внучки, ее правнучки, побеспокоится вместе со мной о здоровье всех родственников, поволноваться по поводу газетных новостей обеих родин — географической и исторической…
Но я спешил. Работа, дела, операционная и издательства, больные и редакторы… К тому же мама плохо слышала. Какая ж это тихая беседа со старым родителем, если все время приходиться кричать и повторять сказанное по несколько раз, а в ответ слышать нечто совсем другое, о чем не говорил, не думал, не рассказывал?! Но… мог! И мама это чувствовала, понимала. А я все понимал не так. И теперь вот не перед кем и повиниться…
… Идем по киббуцу. Коттеджи-виллы, иногда соединенные в комплекс из двух-трех строений. В раскрытые окна и двери видны небедные городские квартиры. Так выглядит у нас санаторий какого-нибудь Четвертого управления. Это жилая зона. Здесь, кроме вилл, и дом для стариков, а также поликлиника. А вот и детская территория: ясли, детский сад, школа. Классы в разных домиках. После четырех часов ребята уходят домой — отчуждение детей от семьи ушло в прошлое. Видно, поняли. Тут ребятня играет как на спортивной площадке, так и в компьютерном классе. Поблизости от детской территории небольшой зоопарк. Разные птицы — обычные и диковинные, обезьянки, пони, еще какие-то небольшие и нестрашные животные. Дети тут дежурят, ухаживают за своим зверьем. Здесь же и кружок верховой езды. Кружков здесь много — языковые, танцевальные, музыкальные, рисовальные, драматические, спортивные — разные. В городе все эти кружки платные, здесь же, разумеется, за счет киббуца — у киббуцника своих денег нет и быть не должно.
Читать дальше