Юлий Крелин: Прогулки по земле обетованной

Паша сегодня не дежурит и потому спокойно, не торопясь, обстоятельно рассказывает про киббуц, про детей — про жизнь здесь. Пришла с работы и Марина. Она служит на кухне. Работает по специальности (у нее диплом мастера-технолога по общественному питанию или что-то в этом роде), но, к сожалению, ее возможности не используют в полную силу. Она ведь не только по диплому, но и от природы, от семьи прекрасная кулинарка — помню еще по Москве. А здесь, на общественной кухне, занимается только овощами. Как и большинство олимов, Марина (может быть, пока?) на себе испытывает недоверие аборигенов к выходцам из России. Впрочем, так дело обстоит не только в Израиле.

“Местные всё делают сами, — жалуется Марина, — а нам, русским, готовить не дают. Считают, что наша пища плохая, невкусная. И действительно, если сравнивать со здешним, то, скажем, наш борщ для них просто несъедобен. Они отваривают свеклу целиком, потом в этот отвар целиком кладут картошку, ну и так далее. Такой борщ, разумеется, гадость. Мы предлагали отдать кухню нам, русским евреям, на один день — для русской пищи. Для русско-еврейской кухни. Но нам не дали. Так и не знают, что такое наш борщ”.

Однако, разумеется, не это главное. И в столовой тоже. Кстати, сама по себе она прекрасна. В первые дни наши просто обалдели: с утра пришли в столовую, а там десять сортов творога, десять видов салата… И каждый день новое меню. Правда, на следующей неделе оно повторяется. (Вообще-то, и у нас в больнице так же — с той, однако, разницей, что продукт не тот и разнообразия почти никакого…) А через несколько месяцев столовая надоела настолько, что перешли на домашнюю кормежку, хотя местным киббуцным питанием продолжают гордиться. Вот и нам похвалились.

После обеда пошли в обход. Знакомиться с киббуцем. Выходим на крыльцо. Летит на велосипеде девятилетняя Аня. Из школы несется. Красивая девочка, интересное лицо. Вообще, красивая семья. Не успела Аня припарковаться, как, видим, на маленьком велосипеде катит четырехлетний Миша из детского сада. У детей есть транспорт. А у взрослых?

В принципе, в киббуце есть машины — правда, немного. Кажется, десять. Если машина свободна или ты заказал ее загодя — пользуйся. Но член киббуца не может купить машину себе в личное пользование. Не выделяйся! Все должны быть равны. Видимо равны…

Ох, эта жажда равенства! Как бы не привела она к беде!… А если кто талантом каким-то особым, своим, будет не похож на остальных? Нечего стремиться к социализму, не узнав как следует, что это такое. Но все еще то в одном месте, то в другом месте тешат себя иллюзией, что лицом их социализма можно только гордиться, и не подозревают, что оно всегда грозит обернуться какой-нибудь очередной отвратительной харей…

Здесь многие тоже очень гордятся своим социализмом. Тем более, что он действительно оказался одним из главных строителей нынешнего государства. Он вывел страну из убожества, сделал ее относительно процветающей — даже с переизбытком производства продовольствия. И все же, как теперь выясняется, многие киббуцы оказались в конечном итоге нерентабельными. Пятидесятитрехлетний киббуц, в котором мы гостим, — по-видимому, из богатых. Но и он порой приостанавливает производство. Нерентабельность занятий сельским хозяйством в киббуце толкает к тому, чтобы развивать в нем промышленность. Начинается обычно с мелкого производства. Так, здесь, например, имеется полностью автоматизированный электроламповый завод, лампы которого не перегорают в течение многих лет. Еще один завод производит винты, шурупы. В других киббуцах налажено производство какой-нибудь электроники. А еще где-то — какие-то краники, заглушки, катетеры для больниц. Всюду ищут какой-нибудь выход из сельской нерентабельности…

Но главное — в другом. Главная опасность, мне кажется, — это все же некое унижение, неизбежное при подчинении члена коллектива общим уравнивающим правилам. Равенства ведь не бывает, не может быть в принципе. Равенство — одно из прельщений мира. И прельщение это чревато катаклизмами, что время от времени вспухают и уродуют психику и жизнь людей то в одном месте планеты, то в другом.

Прежде всего жалко талантливых. (Вспомним предтечу коммуно-фашизма — Спарту: уравниловка, общие трапезы, спальни, культ силы и войны, издевательство над рабами из педагогических соображений, общественное выше личного и так далее. И результат: ни одной личности в истории не оставили, кроме военных, царей да олимпийских спортсменов…) Но можно взять и более обычное, бытовое измерение — скажем, приобретение чего-то сугубо личного, частного. Например — той же машины. Ведь, в конце концов, машина нынче в развитом обществе — мелкое приобретение. Мелкое, личное, частное. Но — нельзя! И — ощущение унижения от того, что нельзя что-то лично для себя… Или возьмите необходимость спрашивать, можно ли комнату лишнюю пристроить к своему коттеджу… Да черт его знает, что мне может еще понадобиться “лично”! И все эти лишние, мелочные “нельзя” порой унижают именно тем, что оскорбительно ставят личность “на место”…