Миранда Джулай - Первый нехороший человек

– Кирстен. – Сказала я Джеку на случай, если даже имя было другое.

Она закрутила головой по сторонам. На миг в этом привиделось нечто чудотворное – словно ожила кукла или мультяшный персонаж.

– У нас, кажется, есть общий знакомый, – сказала я. – Филлип?

Она наморщила лоб.

– Фил? Фил Беттелхайм?

– О. Фил. Ага.

Лицо у нее медленно напряглось, она оглядела меня с головы до пят.

– А вы… Шерил?

Я кивнула.

Она откинула голову, глянула в потолок и испустила долгий, театральный выдох.

– Уму непостижимо, что мы встретились.

Я вежливо улыбнулась.

– Видимо, нам обеим об этом месте рассказал Филлип. Фил.

– Это я ему рассказала про доктора Бройярда, – сказала она. Я погладила Джека по спине – показать, что мне вообще-то все равно. Она показалась мне очень злобной и неприятной юной дамой.

– Фил не говорил, что у вас ребенок, но я его уже сколько-то не видела. После того-самого-ну-вы-понимаете, вообще-то. – Она слегка осклабилась, словно у нее имелась гадкая тайна.

– Вряд ли я понимаю, о чем речь.

– После того, как вы ему велели… – Она сложила из пальцев трубочку и сунула туда палец другой руки, – …меня.

Глаза у меня расширились, и я огляделась по сторонам – убедиться, что мы одни.

– Я так удивилась… – Она подалась вперед. – …что вы так поступили. Что женщина способна сказать старику, чтобы он занялся сексом с ребенком?

Словно обвинили в преступлении, совершенном во сне.

– Я очень прошу прощения, – прошептала я. – Я не думала, что вы настоящая. – Или же думала. Но потом – не думала.

– Ну… – Она вытянула обе руки. – …я настоящая.

Сообразить, что́ можно на это сказать, оказалось трудно. Разумеется, секретарша вернется с минуты на минуту. Кирстен тихонько стукнула затылком в стену, несколько раз.

– Надеюсь, все вышло не очень ужасно, – сказала я наконец.

– Да ничего особенного. Ему сначала надо было что-то посмотреть, в телефоне. Долго.

Я понятия не имела, что это означает, но кивнула с пониманием.

– Эй. – Она щелкнула пальцами. – Давайте пошлем ему фотку нас с вами вместе. Вот он на измену-то сядет.

– Правда?

Она вытянула руку с телефоном и напряженно подалась на меня. От ее волос пахло хлоркой. Джек дернулся навстречу объективу мокрым ртом, заслонив нас обеих.

Щелкнула вспышка, дверь отворилась, и секретарша вернулась за свой стол. Рут-Энн. Увидев меня, она застыла – кратко.

– Доктор готов вас принять, Кирстен.

Кирстен не глядя скользнула мимо меня.

Мы остались одни.

– Здрасьте, Рут-Энн. – Я встала и подошла к ее столу.

Она вскинула брови, словно не собиралась отрицать, что именно так ее и зовут, но и подтверждать это не намерена.

– Я просто зашла за той карточкой. Помните? Которая с именем. – Я показала на Джека, и она сморгнула, словно лишь теперь заметила его.

– В смысле, за визитной карточкой? – Она показала на карточки доктора Бройярда в люцитовой держалке, рядом с ее собственными.

– Нет, за карточкой, которую я попросила вас хранить. Вы положили ее вон туда. – Я показала на серединный ящик стола.

– Боюсь, ничем не могу помочь, но вы совершенно свободно можете взять несколько визитных карточек.

Ее ширококостная андрогинность исчезла без следа. Рут-Энн тщательно кренилась в девчачьем направлении – в миллионе мелочей. Длинные волосы собраны сзади тартановой лентой. Облегающая блузка, замышленная уменьшать широкие плечи, их уменьшала. Все ее тело словно бы ужалось. Сидя она казалась прямо-таки миниатюрной, хрупкой женщиной.

Доктор Бройярд вышел из кабинета с папкой. Она глянула на него снизу вверх, и вся ее внешность преобразилась: она озарилась. Не светом жизни, а словно шелуха, электрически подсвеченная изнутри. Она потянулась к папке, он ее отпустил – совсем рядом от ее пальцев. Папка спорхнула на пол. Рут-Энн помедлила, а затем неловко перегнулась через стол и подняла ее. Когда она подняла лицо, оно улыбалось надеждой, что ему понравился вид сзади, но он развернулся и ушел обратно к себе в кабинет. Улыбка Рут-Энн раздалась от боли, и я, увидев ее зубы, заметила и челюстную кость, из которой они росли, и череп с пустыми глазницами, и весь ее трескучий скелет. Я прозревала ее мозг впрямую – он трепетал от одержимости.

Она могла бы сорваться от одного лишь имени его на листке бумаги. Даже слово, похожее на «Бройярд» – бильярд, ломбард – загоняло ее в накатанную петлю грез. Все остальное в ее жизни, в том числе и психотерапевтическая практика, – липа. Заклятье пожирало девяносто пять процентов ее сил, но она с удивлением обнаруживала, что никто не замечает: хватало этих ее пяти процентов, не толще облатки. Она держала у себя на столе список всего, что когда-то делало ее счастливой: