Виктор Лихачев - Единственный крест

— Молодец, Люба.

Братищева благодарно улыбнулась Толстиковой, но улыбка также быстро погасла, как и родилась.

— Я, собственно, попрощаться зашла. Мало ли что. Знала, что увижу вас, вот и зашла. Сейчас в соцзащиту заходила… рядом… вот и решила…

— Ты что, уезжаешь куда? — спросила Толстикова.

— От себя, от совести своей не убежишь, — глубокомысленно изрекла Галина.

— Завтра в больницу ложусь, а в конце недели обещали сделать операцию.

— Погоди, ты о чем говоришь? — Глазунова будто впервые увидела Любу.

— Я не говорила раньше, а потом… вы сами понимаете, — Братищева говорила, с трудом подбирая слова. — Уставать стала быстро, голова болела и кружилась. Думала, что работаю много. Оказалось, что щитовидка.

— У кого ты была? — Галина стала по-врачебному деловита.

— У Розы Петровны…

— У Максимовой? Хорошо. Врач от Бога. Узлы?

— Два. Сказала большие, надо оперировать. Это рак, Галя, да?

— Почему сразу рак? После операции возьмут узлы на исследование и…

— Девочки, мне нельзя умирать. У меня Олька…

— Раньше времени не хорони себя, — сердито перебила Братищеву Галина.

— Люба, а сейчас куда ты ее устроила? — спросила Лиза.

Братищева махнула рукой, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.

— Вы же знаете, никого у меня. Родителей своих никогда не видела, а бабушек и дедушек, тем более.

— Прости, — не успокаивалась Толстикова, — а муж? Ну, то есть отец ребенка?

— Отец ребенка… Где-то катается колобком на бескрайних просторах Родины. Да он и не знает, что у него дочь растет… Я зачем в соцзащиту ходила? На время операции Ольку в интернат устроили. Сходила я туда. Ой, девочки, — и она все-таки заплакала, — это ужас. Сама детдомовская, но такого тогда не было. Представляете, вот такие крохи — и матом ругаются… Бедная моя девочка!

Зашмыгали носами и остальные. Первой взяла себя в руки Глазунова.

— Никаких интернатов!

— Правильно, Галя, — поддержала подругу Толстикова, — Олечка поживет у меня.

— Почему у тебя? — удивилась Глазунова.

— У меня хорошая квартира, я живу одна. Считаю, это лучший вариант.

— Лучший после моего. Не обижайся, Алисочка, но у тебя никогда не было детей…

— Причем здесь это? Ты считаешь, что я не смогу…

— Алисочка, ты все сможешь, — мягко перебила ее Галина, — а про детей я — еще раз прости меня, пожалуйста — по другой причине сказала: тебе придется весь свой уклад жизни менять. А у меня растет такая же, да к тому же еще и подружка Ольгина. Если у меня Любина дочь поселиться, никто даже не заметит, они и так целыми днями вместе. Это раз. Школа возле дома, а тебе ее придется через весь город возить — два. Убедила? И к тому же, мне без твоей помощи не обойтись все равно.

— Девчонки, как-то вы так… спасибо. Честное слово, я даже не ожидала. Не подумайте… вот, — и Братищева полезла в сумочку — направление уже взяла…

— Порви, — сказала Лиза. И неожиданно добавила:

— «Туда, где ругаются матом, идти ни за что не надо». Ой, это из меня Плюшкин — Озерский лезет.

— Я бы по-другому сформулировала, — решила тоже блеснуть поэтическим мастерством Глазунова. — «Где дети ругаются матом, идти надо с автоматом».

И добавила:

— Все равно из них ничего путного не получится.

— Они же не виноваты. И вообще, ты же врач! — возмутилась Толстикова. Но потом сбавила тон:

— А вообще-то ты, наверное, права.

— Однако мы отвлеклись. С Ольгой решили, что делать. Как быть с тобой? — Глазунова посмотрела на Любу, явно что-то прикидывая.

— А что со мной? Или… Ты же сама сказала…

— Да не о том я. Не надо тебе у нас в городе операцию делать.

— Но для Москвы у меня денег нет.

— Какие деньги. Люба? — искренне удивилась Толстикова. — Вадим Петрович обязательно достанет направление в Москву. И ты сделаешь операцию. Бесплатно. Правда, Галя?

— Ох, Алиска, совсем ты у нас ребенок! — улыбнулась Глазунова.

— Почему? Я сама видела по телевизору: если по направлению, то…

— Правильно, бесплатно. А потом перед операцией к Любашке подойдет анестезиолог. Все, что надо расспросит, в конце добавит: если, мол, у вас ко мне какие пожелания будут, милости прошу ко мне в кабинет. Люба возьмет конвертик, положит туда энную сумму — и в кабинет…

— Мне одна женщина рассказывала, — перебила ее Братищева. — Она не поняла, что еще ей желать. Такой милый человек, все расспросил. А потом она, уже после операции, два дня от унитаза не отползала.

— Это же… — у Лизы даже не нашлось слов, — он же клятву Гиппократа давал!