Михаил Васильев - Остров

— "Это ты, оказывается, — отозвался Мамонт. — Решил посетить? Не ожидал. Ну что, похмелялся сегодня?"

Пятница вроде бы повторял одну фразу и изображал в воздухе что-то невидимое, разводил руками и будто сыпал на землю несуществующее зерно.

— "Чего это ты от меня захотел? Нету, нету у меня, — на всякий случай чего-то отверг Мамонт. — Ты слишком здесь не ходи, не гуляй, тут мины везде."

Старый кореец продолжал разыгрывать свою пантомиму: изображал, как сыплет что-то в рот, подобрал кастрюлю, стоявшую на примусе, и стал сыпать это же невидимое туда. Постоял, молча глядя на Мамонта, потом повернулся и вместе с кастрюлей двинулся назад, ушел.

"Соль, — запоздало догадался Мамонт. — Совсем по-соседски. Артист! Мимики и жеста… Где-то у меня водилась она, соль, — И глядя на гнилую кучу пальмовой соломы. — А я-то думал, что навсегда закончились все дела. Тут попробуй найди."

Добыча соли из-под этой соломы и доставка ее Пятнице заняли полдня. Значительное по нынешним временам событие. Весь груз соли, серой, перемешанной с золой, уместился в один чей-то старый носок.

Пятница издали был слышен по плотничьему стуку топора. Потом вдалеке, у моря, показался и он сам, худая, но широкая, от этого похожая на плоский каркас, фигурка с тоненькими ручками-ножками.

"В прошлом уходит от берега лодка

Зеленого берега с белым бычком

Жизнь разделилась на две половины."

"Стихи, — на ходу думал Мамонт. — Стихи, они, — концентрация всего, что есть в литературе. Их любят сравнивать с вином, но это не точно. Выдержанные годами и все равно — не вино. Стихи — эссенция. Коньяк, вот. Коньяки стихотворений."

Будто вспомнив, что торопиться в этой новой жизни нелепо, он остановился. Опять был виден другой берег:

"Должны, должны меня там героем считать. Кем же еще. Там я, конечно, уже личность легендарная, мифический герой. Может уже песни сочинили. Как про Че Гевару. Вот бы услышать… Один я остался, знающий кто я такой.

Он был воплощением банальности

В эту больницу ходил, заподозрив триппер

А здесь подобрал копейку

И здесь, и вон там.

А вообще-то там ведь люди. А я не люблю людей."

Оказалось, что Пятница разобрал и без него разваливающийся дощатый сортир. Когда-то Нагана установил его здесь для отдыхающих хиппи. Из ветхих щелястых досок уже стало появляться какое-то сооружение, похожее на ящик, а еще больше — на просторный гроб. В доске, которую обтесывал Пятница, Мамонт угадал весло. По нему стало понятно, что начатое сооружение — это лодка.

— "Дедушка с веслом, — Мамонт сел на корягу, вылезшую из песка и высохшую добела, до костяной твердости. — Сейчас порадую. Вот, сосед, лакомство твое, — Он шлепнул на штабель старых досок набитый носок. — Дар тебе от генерал-губернатора… Получается не как у Салтыкова-Щедрина. Нарушаю традиции. Я, когда только на остров прибыл и один жил, соль из морской воды добывал. Тогда мне тоже делать нечего было. Уже был Робинзоном Крузо."

"Стучи-стучи! — негромко, уже совсем для себя, пробормотал он. — Вдруг и выйдет эта лодка. И появится завтрашний день. Поплывем опять куда-то. Ничего, и на материке жизнь есть."

Срез старого побуревшего дерева сейчас напоминал мясо.

— "Слышь, Пятница, я у тебя угощусь. Вроде как взамен." Мамонт заглянул в кастрюлю, стоящую в остывшей золе. Рис с овощами и бамбуком. Давно не виданная, настоящая правильная еда. — И кто мы такие? Зацепившиеся за жизнь. Зацепились и висим, — От обилия перца прошиб пот. — Теперь, в старости, уже знаю, как надо было и как не надо было жить. И вот живу совсем уже негодной жизнью…"

К счастью Пятница не понимал его, можно было вообразить, что жалуешься самому себе.

— "Жалкие слова и жалкие мысли. Последних не принято стесняться, может поэтому они нам дороже… Как быстро проходит молодость, как рано закрываются винные магазины… Как говорил старина Омар Хайям. Ты то, смотрю, давно живешь: Зимний брал, Ленина видел. Должен понимать…"

Большой сноп рисовых… колосьев?.. стеблей Мамонт увязал веревкой. Стебли эти вместе с корнями он каждый день выдергивал здесь, на брошенных рисовых чеках.

Посреди рукотворного рисового болота теперь чернела широкая полоса свободной грязи, от посевов уже мало что осталось.

"Глаза боятся, а руки делают, — Мамонт забросил на спину сырой травяной тюк. Постепенно возникала, формировалась, новая жизнь, и с этим постепенно возвращались хлопоты. — Иллюзия жизни. Теперь я узнал, почему Тамайа слова "вчера" не понимал. В таких условиях только сегодняшним днем жить можно."