Джойс Кэри - Из первых рук

Но, конечно, Планти и слушать ничего не желал. Под всеми его иноземными философиями скрывается чистейшей воды англичанин, а под всеми его эскападами — чистейшей воды английская вера. Он любит сражаться с законом. «Нет, нет, — сказал он, — Никаких компромиссов с этими негодяями». И он принялся устраивать собрания и собирать деньги по подписке, пока мое имя не стало смердеть на много миль вокруг. И он нанял адвоката Г., который был похож на мальчика из церковного хора, только с лысой, как яйцо, головой. Он пришел ко мне в мастерскую и, когда я рассказал ему о себе и моих развлечениях, сказал: «Нам остается одно — делать упор на то, что вы чудак». — «Вот уж ни к чему, — сказал я. — Не забывайте — я художник. Вы же знаете, что это значит для присяжных. Чуть ли не хуже актрисы». — «Это я и имею в виду, — сказал он. — И вы, верно, современный художник». — «Близко к тому», — сказал я. «Да, — сказал он, — трудный случай. Что ж, будем держаться за ваши чудачества и уповать на лучшее». И когда начался суд, он с ходу стал забрасывать Хиксона грязью. Потрясающе! Этот человек оказался настоящим поэтом. Вы бы послушали, как он расписывал, будто бедный старый Хикки — кровопийца, который по дешевке скупил мои картины и всю свою жизнь только и делал, что эксплуатировал бедняг вроде меня.

Я чуть из себя не вышел, слушая, как на бедного старого Хикки собак вешают, и вообще все, что они болтали. Ничего не зная ни об искусстве, ни о картинах, ни о Хикки, ни обо мне и, что хуже всего, и не желая знать. Я хотел было сказать этому типу, что я о нем думаю, и дважды пытался вправить им всем мозги и заставить их понять, что картина — это вам не мешок муки, которая то дорожает, то дешевеет на рынке, что купля-продажа картин — дело тонкое, и заниматься им должны знатоки, и чем их меньше, тем лучше. Нас с Хикки вполне хватило бы на один вечер.

Но когда я увидел, какие они все серьезные, как полны благоговения, даже полисмены стоят без фуражек, словно в церкви, я сказал себе: не дури, Галли, они делают все, что могут, и на большее они не способны. Они знают, что о справедливости здесь нет и речи, что такой штуки вообще не существует, но они должны делать свое дело — вертеть ручки от старой сосисочной машины; и правда, что сталось бы с миром, исчезни вдруг сосиски?!

Поэтому я промолчал. И в конце концов получил месяц вместо недели. Но для Планти это была великая победа. Она принесла ему громкую славу в районе Гринбэнк, и он долго купался в ее лучах. Настоящий британский герой. Что ему суд, что закон! Он им всем показал, где раки зимуют.

Мы свернули по набережной к востоку. Поднималась луна, словно кто-то зажег фонарик возле дальнего края крышки от блюда. Белый свет туманом сочился в синеву. Над головой небо было темное, как берлинская лазурь. Звезды сверкали, как фары. И медленно текла река цвета чугуна в чушках, словно поток застывающей лавы.

Этот свод пригодился бы мне, сказал я. Мне нравится, что от него откушен кусок, там, где поднимается луна. Словно темный собор, в котором освещена лишь одна ниша в притворе. Я бы предпочел более четкую линию горизонта. Возможно, получу ее, когда луна полностью задерет свой нос. И вокруг — ореол. Арка. Она даст масштаб и композицию всему небесному своду. Эх, сказал я, вот бы мне написать этот свод, эту небесную высоту, эту нетленную крышу, это небьющееся блюдо для горячих пирожков, тяжелое, как десница судьбы, надежное, как Английский банк, величественное, как начало начал. Первооснова всего сущего. Постучите по нему костяшками пальцев — и оно отзовется, как пустая репа.

— Э-ге-гей, — сказал Берт, — вы куда?

Устремив нос к небесам, я не заметил края тротуара. А когда Берт снова поднял меня на ноги, под фонарным столбом, под небесным сводом стоял, поджидая нас, маленький Планти, такой маленький и аккуратненький, что я невольно улыбнулся. Как мошка в черном янтаре.

Планти был в своем выходном синем костюме, в чистом воротничке на три номера больше, чем надо. Галстук-бабочка цвета электрик прикреплен запонкой. Котелок, брови и усы расчесаны в разные стороны.

— Добрый вечер, мистер Джимсон. Добрый вечер, друзья. — Глаза его выскакивали из орбит и снова туда прятались, как дети у двери в детскую перед елкой.

— Будет сегодня клуб? — сказал я.

— Да. У меня, — сказал Планти и попытался выпятить грудь. — Приедет профессор Понтинг. Профессор Понтинг из Америки.

— Профессор чего? Сортирных наук? — сказал Берт.

— Профессор — крупный специалист, — сказал Планти, засовывая палец за воротничок. Желая убедиться, хорошо ли сидит запонка.