Джойс Кэри - Из первых рук

Планти потряс усами. Я его огорчил. Люблю огорчать Планти. Вечно пытается спасти меня от самого меня. Обратить на путь благоразумия. Не нравятся мне эти обращатели. Всегда у них кастет за пазухой. Подбираются с фланга для атаки через черный ход. Запри хоть все замки, они и тогда будут подсматривать сквозь замочную скважину.

— Мистер Джимсон вовсе так не думает, — сказал, покраснев, Планти. В нем до сих пор сохранилось кое-что от сержанта, воевавшего в Бельгии. — Для чего же и существуют художники, как не для того, чтобы показывать нам красоту мира?

— Вот как? — свирепо сказал я. — Что такое искусство? Распущенность и больше ничего. Порок, с которым не смог совладать. Тюрьма слишком хороша для художников. Их надо спускать с Примроуз-хилл в бочке, полной битых бутылок, раз в неделю но будним дням и дважды в национальные праздники. Это их научит уму-разуму.

Где-то за домом поднималась луна, я видел ее в окне эркера сбоку от стойки; в ее свете деревья стали похожи на окаменелости в угольном месторождении, дома — на только что отколотые глыбы угля, отсвечивающие зеленью и синевой, берега — на две обнаженные угольные жилы, а вода в реке — на медленно текущую нефть. Модель планеты до того, как придумали глину, краски, птиц и нас грешных. Мне понравилось это даже больше купола славы. Мне понравилось это так сильно, что захотелось выйти и погулять там. Но, понятно, я знал, что снаружи ничего подобного не найду. Реальный мир куда эфемернее. Это просто световой эффект. На стену вскочила старая белая кошка Альфреда и испортила все впечатление. Пришлось поднять кружку, чтобы закрыть ее.

— Уважаю художников, — сказал Планти. — Они отдают всю жизнь искусству.

— И жизни других людей тоже, — сказал я. — Как Гитлер.

— Гитлер, — сказал Фрэнки не столь сердито, как печально, словно это было последней каплей. — Кто сказал «Гитлер»? О нем что, снова говорят по радио? Когда же настанет конец этой болтовне?

— Как вы думаете, мистер Мозли, будет война? — сказал Альф. Мистер Мозли только что вошел в бар. Щеголеватый молодой человек лет пятидесяти; лицо как малина, а костюм и туфли так хороши собой, что глаз не оторвешь. Воплощенная мечта. Мистер Мозли «жучок». Он продает советы, на какую лошадь поставить, и собирает ставки.

— Конечно, — сказал мистер Мозли. — Конечно, будет.

— Ваша правда, мистер Мозли, — сказал Альф.

— Ясное дело. Кружку крепкого пива и полпорции виски.

— Но разве немцы хотят войны?

— Они сами не знают, чего хотят, пока не получат, — сказал мистер Мозли, — а тогда они захотят чего-нибудь другого.

— Ваша правда, мистер Мозли.

— Все мы любим разнообразие, — сказал мистер Мозли, — чтобы кровь не застаивалась.

— Одного я не могу понять, — сказал Уолтер. — Чего надо Гитлеру?

— Ничего ему не надо, — сказал мистер Мозли. — Просто у него в голове завелись идеи. В том-то вся и беда. Если у кого завелись идеи, держи ухо востро...

— Ваша правда, мистер Мозли, — сказал я. — У этого парня есть кое-какие идейки. И он хочет посмотреть, как они будут выглядеть на холсте.

Мистер Мозли взглянул на меня, но ничего не сказал. Я его не виню. Смешно ожидать, чтобы такой костюм разговорился с моим пальто. И я стал думать о Художнике Гитлере.

— Раз уж о том зашла речь, — сказал Фрэнклин, — к чему все это? Какой прок от искусства? Мне его и даром не надо. Одна липа, одно жульничество с утра и пока не закроют лавочку.

— Точно, Фрэнки, — сказал я. — Форменное жульничество.

— И все это знают, — сказал Фрэнки, побледнев и покрываясь потом от негодования. — Все, сволочи, знают это... И проклятые пасторы. И правительство, будь оно проклято! Все они участвуют в этой комедии. Лишь бы добиться успеха у публики.

— Верно, — сказал я. — Все они скачут, как блохи на бешеной собаке. Когда она слишком увлечена серенадой луне, чтобы как следует заняться своим туалетом.

Планти посмотрел на часы, затем на всех нас. С серьезным видом дернул усами, бровями, очками и сказал, что ему пора. Но никто не предложил составить ему компанию. Даже Оллиер. Планти каждый раз совершает одну и ту же ошибку. Зовет людей к себе в клуб. Даже Оллиер, который так же скромен, как герои предпоследней войны, не пойдет к нему, если Планти его позовет. Он всегда там. Но плывет он туда под своим собственным флагом.