— Ты бы лучше подумал, на что мы будем жить.
— Я подумал, мистер Джимсон; и потом, вам ни в коем случае нельзя спать в канаве.
Ну что с него возьмешь? Ребенок! И, как все дети, на редкость практичен.
— Ну, и как же ты собираешься добывать деньги?
— Буду работать.
— И кем же ты будешь работать?
— Землекопом или чем-нибудь вроде.
— Чтобы все испытать?
— Да. Я думаю, мне полезно будет спуститься на дно.
— Землекоп — это еще не дно, — сказал я. — Правительство — вот где дно. Только туда тебя не пустят. Там даже на нижнюю ступеньку не пускают без диплома.
— Или рассыльным, — сказал он.
Но дальше я не стал слушать. Ветер ласково, как ребенок лапкой, гладил мне брюхо. Облака рассеялись. И пока мы шли по дороге, в душе у меня звенели колокольчики.
— Мы куда-то вышли, — сказал Носатик, пропуская «роллс-ройс», до отказа набитый тушами в узенькую полосочку. Высматривают пташек в шезлонгах, по три фунта за день. — К дюнам, кажется.
— Местечко — прямо для пташек, — сказал я. Потому что две милашки уже порхали по пляжу, презрев утренний сон.
Он корифей в полдневном хоре — триль, триль,
триль, триль, —
Вознесшийся на крыльях света в простор великий.
И страх внушающее солнце
Стоит в высотах неподвижно и глядит на эту птаху
Глазами, полными смиренья, восторга, любви и страха.
— Это даже лучше, чем бекон. Слово о природе. Что такое природа для человека с душою Билли Блейка? Для воображения гения? Дорога к блаженству.
— За нами кто-то идет, — сказал Носатик. — Кажется, сыщик.
— Сыщик так сыщик, — сказал я. — Пусть себе идет. Идти следом — удел правительства. Наше дело — быть в авангарде. Указывать путь. На твоем месте я занялся бы страхованием. Чистая, надежная работа — через пять лет будешь ездить в собственном «роллс-ройсе».
— Мне он ни к чему.
— Не презирай благо, истину и прекрасное.
— Я и не презираю. Просто я хочу заниматься искусством.
— Искусство — величайшая роскошь рода человеков, — сказал я, заворачивая на почту. — Как и жизнь. И дается дорогой ценой.
После завтрака у меня остался шиллинг и четыре пенса. Я купил дюжину видов Берлингтона: пешеходная тропа, лучшие церкви, пирс. Хорошие виды. И шесть конвертов.
Носатик выпучил на меня глаза. Но, как вежливый мальчик, не стал задавать вопросов.
— Сувениры, — сказал я. — Подожди за углом, и если увидишь человека с сизой рожей, спроси его, который час.
Я положил по две открытки в каждый конверт и заклеил конверты. Дорога к блаженству. Пташки уже не чирикали. Устроились, надо полагать.
Как знать, быть может, птица, что рассекает
воздушный поток,
Есть безмерный мир услады, пятью твоими
чувствами в пределы заключенный.
Да, думал я, беря на мушку шикарный бар, ангелы, верно, только диву даются, как это человек, нырнув головою в грязь, ухитряется потом усилием воображения вновь выплыть на поверхность чистым, как комета, да еще с такими крыльями, каких не сыщешь и на небе.
Я не спускал с бара глаз. И вот оттуда вышел молодой человек.
Очень порядочный молодой человек. Синий костюм, темно-синяя шляпа, новые ботинки. Только шелковые носки — зеленые. Я поравнялся с ним и, как бы невзначай коснувшись его руки, показал ему конверт и подмигнул.
— Открыток не желаете, мистер? Красоты Брайтона. Пикантнейшие новые виды. Только для знатоков. В простом конверте.
— Нет, — сказал он. — Катись. А почем?
— Пять шиллингов. Исключительно для вас, сэр. Настоящий знаток не пожалел бы и пяти фунтов. Художественное фото.
— Полкроны, — сказал он.
Я было повернул, но он остановил меня.
— Ладно, давай сюда.
Сунув мне два флорина, он выхватил конверт. Открытки, словно растворившись в воздухе, исчезли в его кармане. Молодой человек резанул меня взглядом и сказал:
— Шагай отсюда, не то кликну полицию.
Я зашагал. Этот молодой человек не внушал доверия. Но я злился, что позволил так подло надуть себя. Не выношу мелкой подлости. Мне противно, когда человек жертвует самоуважением из-за жалкого шиллинга.
— Он решил, что я грязный ворюга, и обставил меня, — сказал я Носатику. — Вот учись, смотри, какова она, человеческая натура: этот парень не брезгает заработать шиллинг на грязном ворюге.
Я чуть было не раскипятился, но вовремя опомнился.
— Мне ничего не стоило убить его, — сказал я Носатику. — Но зачем отравлять источники трупом подонка?
И я зашел в бар и выпил две пинты пива. И когда я взглянул на этого типа сквозь дно пивной кружки, он показался мне таким микроскопически малым, что я готов был возлюбить его, как исследователь-натуралист блошиную лапку.
Читать дальше