Владимир Заманский - Записки старого киевлянина

Однажды в детскую редакцию пришла компания студентов киевской консерватории. Среди них был Тарас Петриненко, сын знаменитой певицы и нашего, к сожалению, рано ушедшего сотрудника - милейшего, умнейшего Гаринальда Петриненко, с которым мне посчастливилось дружить. Был в этой компании и Кирилл Стеценко, тезка и внук знаменитого композитора. Ребята спели нам несколько украинских песен в современной аранжировке. Это было великолепно. Сегодня так поют все, но тогда так еще никто не пел. Партия считала, что народная песня, костюм, народная архитектура являются таковыми, если они отвечают канонам эпохи позднего феодализма. Если же народная песня звучит под электрогитару, то это либо тлетворное влияние Запада, либо буржуазный национализм.

Мы об этом не подумали и решили немедленно записать хлопцев, тем более что студия оказалась свободной, а такой случай вряд ли представился бы так скоро. Оформления в студии не было, но молодцы-телеоператоры поставили под стеной несколько осветительных приборов, тонкие лучи образовали на голой поверхности замысловатый узор, и ребята спели так хорошо, что мы уже нацелились на благодарности и похвалы.

После просмотра видеозаписи меня вызвал наш самый большой начальник, человек умный, но опытный (опыт и ум вещи разные и порою взаимоисключающие). Глядя в сторону и внутренне страдая, он сказал, что в эфир передача не выйдет. В узоре на стене кто-то усмотрел шестиконечную звезду. «Это сочетание украинского национализма с сионизмом… ну, вы же сами понимаете», - сказал шеф, и я все понял.

Этими словами много лет подряд, каждую пятницу, приветствовал своих маленьких телезрителей один из героев знаменитой передачи «На добраніч, діти!» - столь же знаменитый дед Панас. Настоящее его имя не должно быть забыто: Петр Ефимович Вескляров.

Впервые я увидел этого человека «живьем», а не на экране, весной 1970 года, когда пришел работать в детскую редакцию телевидения. Петр Ефимович был там уже старожилом. О нем ходили легенды и сплетни. Взрослые, главным образом из околоактерского мира, говорили, что он пьяница и плохой артист. Дети ничего не говорили. Они деда Панаса просто обожали.

Мне Петр Ефимович понравился сразу и навсегда. Восхитила его сочная украинская речь. Что порою он не отказывался от рюмки, это правда. И однажды был грех: дед пришел на передачу сильно подшофе, отчего передачу пришлось заменить мультиком. Но простите за банальность: а кто из господ актеров не пьет? Особенно, если у актера такая горькая доля, как у Весклярова.

Он был очень талантлив. И конечно его судьба могла бы быть иной, если бы не телевидение. В послужном списке Петра Весклярова роли в кино и в театре, но с тех пор как он стал дедом Панасом, режиссеры уже его не приглашали. Он был слишком узнаваем, и какую бы роль не сыграл - то ли большую, то ли эпизодическую, все равно зал закричал бы: «Дед Панас! Дед Панас!»

Незадолго до конца своей телевизионной карьеры Петр Ефимович рассказывал, что на него, как говорится «положил глаз» кинорежиссер. Да еще какой! Сам Василий Шукшин. Вескляров, чуть не плача, рассказывал, что Василий Макарович предложил ему роль запорожца в фильме по сценарию самого же Шукшина о Степане Разине. Эта роль была бы для украинского актера счастьем. А уж для Весклярова тем более. Вообще весь сценарий Шукшина, говорил Петр Ефимович, хватая меня за руку, «це мед, Володю, це був мед!» Но этому замыслу не суждено было осуществиться. Шукшин умер.

На телевизионном экране Петр Ефимович не играл, а жил. У него был редкий дар общаться со зрителем так же, как если бы этот зритель сидел рядом с ним в студии. Однажды, заканчивая свою очередную сказку, дед Панас вдруг взглянул на висевшие перед ним невидимые зрителю студийные часы и сказал: «О! А на великому годиннику вже пізно». Потом глянул на свои наручные часы и искренне удивился: «Дивись! І на малому теж пізно!» Эта импровизация не была предусмотрена сценарием, но я очень просил Петра Ефимовича как-то зафиксировать эти слова и не потерять их. Петр Ефимович согласился.

Я много лет был редактором его передачи, писал для него сценарии, и мы жили, что называется, душа в душу. Он часто повторял эту реплику, и всякий раз она звучала очень забавно. Но такого изумления от того, что и на больших, и на маленьких часах одинаково пришло время спать, я у него уже не видел. Он тогда в самом деле изумился. Он входил в образ так, что каждая его реакция то на куклу-партнера, то на воображаемого малыша-собеседника была совершенно естественной и потому неповторимой.