Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Первую неделю она почти не вставала, была слишком слаба, к тому же усилились боли, и таблетки, добытые бывшей, не помогали, так что пришлось доставать морфин, от которого она все время спала, или с закрытыми глазами, или с открытыми, стеклянными и безумными, зато одной ампулы хватало почти на сутки. Морфин продавали только онкобольным на последней стадии, исключительно по рецепту, у которого были водяные знаки, как у денежных банкнот, но можно было достать его на черном рынке, как и другие лекарства. Он уже слышал об этом в онкоцентре от больных, рассказывавших, как приходилось покупать лекарства с рук, потому что долго было ждать рецепта, а боль усиливалась с каждым днем, и, поискав в сети объявления, сделал несколько звонков. Наконец хриплый голос ответил, что у него есть морфин и другие лекарства, но не назначил встречу в каком-нибудь тихом, безлюдном месте, как он мог ожидать, а дал адрес аптеки, самой обычной, круглосуточной, на большом проспекте неподалеку от вокзала. Он пришел туда около полуночи, обратив внимание на табличку: не увидели на витрине — спросите у фармацевта, а еще на подростка, прятавшего за пазуху черный пакет. Такой же черный пакет получил и он сам, когда, оставшись в аптеке один и поборов страх, осмелился спросить морфин, эндоксан, винкристин, дакарбазин и преднизолон, решив, что, в случае чего, прикинется дурачком. Но этого не потребовалось, аптекарь, посмотрев на него через стекло витрины, оклеенное рекламными листовками, ушел в дальнюю комнату, а вернулся с черным пакетом, в котором было сорок ампул морфина и все остальное. Молча, словно глухонемой, аптекарь набрал на калькуляторе цену, и, развернув, показал ему, и так же молча, пересчитав деньги, убрал их в кассу, спрятав под лоток. К вам можно прийти в любой момент, спросил он аптекаря, если закончатся эти лекарства, но аптекарь не ответил ни да, ни нет, ни кивнул, ни подмигнул даже, словно и правда ничего не слышал. Ладно, спасибо, пожал он плечами и, спрятав пакет с лекарствами в портфель, поспешил уйти.

Морфин был горьким на вкус, и, выпивая его, она кривилась, жалуясь, что ее сейчас стошнит. На свой страх и риск, в конце концов, он ни черта в этом не смыслил, он решился на инъекции, скачав из интернета пошаговую инструкцию, и, порвав ей вену на левой руке и испортив несколько ампул, на пятый раз наконец-то научился все делать правильно. Иногда ему казалось, что она ушла, оставив свое иссохшееся тело, сбежала, бросив его одного в старухиной квартире, и тогда он вскакивал, включая свет, и подносил зеркальце, которое через время хоть немного, но запотевало. Иногда ей становилось лучше, и она бормотала, с закрытыми глазами и свесившейся рукой, белой, худой, с темно-синей, почти черной от лекарства тугой веной, которая была похожа на неровную линию, проведенную по коже толстым фломастером: ты появляешься на свет, ты растешь, ты счастлив, ты чего-то ждешь, затем умираешь, кто бы ты ни был, мужчина ли, женщина ли, прощай, ты уже не вернешься на землю, и все же каждый из нас несет в себе лихорадочную и неутолимую жажду бессмертия, каждый из нас представляет собой вселенную во вселенной, и каждый из нас истлевает весь, без остатка, чтобы стать удобрением для новых всходов, это был мопассан, он тоже знал эти строчки наизусть. Было похоже, что ей оставалось немного, совсем чуть-чуть, и он уже подумывал, не сдаться ли ему, не вернуть ли ее родителям, а может, просто оставить где-нибудь, да хоть бы и на ступеньках малого драматического театра, чтобы поскорее нашли и отвезли туда, где она сможет умереть спокойно и достойно, в окружении близких, врачей и прислуги, ну, в общем, как принято умирать у таких, как она, на красивой кровати, фото которой публиковали в журналах, ведь дизайн дома поручили какому-то знаменитому итальянцу, заломившему баснословную сумму, а парадный портрет ее семьи и пейзажи для спальни писал модный художник, тот самый, что ходит на светские вечеринки без штанов и продает свои картины за сотни тысяч, не рублей, а долларов. И когда, измученный раздумьями, он решился так и поступить, она открыла глаза и сказала: неплохо бы прогуляться, вон как солнце светит, только знаешь, прекрати так сильно пичкать меня лекарствами, ты ничего в этом не смыслишь и перебарщиваешь с дозировкой, я и без лекарств-то пузырек воздуха, вот-вот лопну — и нет меня, а накачанная химией и наркотиками вовсе ничего не соображаю, так что мне все время кажется, что кровать куда-то плывет, плывет, не останавливаясь, а меня качает на волнах.