Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Отломив булку, она вытерла ею тарелку, сунув кусок за щеку, и краем глаза он увидел, как, посмеиваясь над ней, шепчутся официанты, не замечая, что на экране над барной стойкой крутят фрагменты из ее фильмов, не иначе как сейчас снова покажут их портреты, внимание, объявлено вознаграждение, и точно, вот они, их портреты, сначала ее, потом его, и он на всякий случай отвернулся, прикрыв лицо ладонью. Знаешь, может, не стоит есть все подряд, прошептал он, перегнувшись через стол, мы с тобой заигрались, а все же мы больны, и тебе нельзя жирную пищу, которая плохо усваивается, но она замотала головой, нет, я не больна, не понимаю, о чем вы, давайте уж поедим, раз заказали и все равно нужно будет за это платить, не пропадать же еде и деньгам. Когда официант принес счет, он, приоткрыв портфель, осторожно вытащил несколько купюр, чтобы расплатиться, а она собрала недоеденный хлеб, завернув его в салфетку, спрятала в карман несколько кусков сахара из сахарницы, допила чай, потом, заметив, что он не сделал и глотка эспрессо, отставив чашку, допила и его кофе, а он, боясь, что она выкинет еще какой-нибудь номер, не стал дожидаться сдачи, решив, что хорошие чаевые сгладят неловкую ситуацию, хотя, спускаясь по лестнице, и сам не мог себе ответить, а почему, собственно, чувствует стыд, нашел тоже чего стыдиться, как будто нет других забот, мог бы отнестись к этому с юмором, ведь и правда было смешно, особенно когда она обгладывала баранью косточку, вымазавшись в жире, к тому же никто их не знает и больше никогда не увидит. Вы накормили меня, теперь, наверное, поведете в отель, громко спросила она, когда консьерж подавал ей пальто, и он, смутившись, глупо, наигранно засмеялся, больше для консьержа, ох, детка, ну что за глупости, мы просто хорошо провели время за обедом, ничего больше. Всего хорошего, уважаемый господин и милая леди, раскланялся невозмутимый консьерж, умевший быть глухим, когда нужно, чем заработал себе чаевые, пятитысячную купюру, потому что меньше не было, давно уже нужно было разменять, но все руки не доходили, спасибо, уважаемый господин, вы очень, очень щедры.

Домой, точнее, в квартиру полуслепой старухи, временно ставшую им домом, ехали в такси, он, хмурясь, смотрел в окно, она крутила в руках завернутый в салфетку хлеб, радуясь, что прихватила его из дорогого ресторана, а еще, незаметно, десертную ложку и красивую фарфоровую солонку, которую боялась показать ему, чувствуя, что он и так сердится из-за чего-то, а из-за чего, она не понимала, но из-за солонки придет в ярость, это уж точно. Так здорово, что мы в такси, сказала она, погладив его по руке, я-то езжу все время на метро, к тому же билеты стали дорогие, и утром, когда много народу, я пробегаю за кем-нибудь через турникет, чтобы сэкономить. Ага, конечно, так и вижу тебя в метро, огрызнулся он, вспоминая фото ее дорогих спортивных машин в журнале, у меня есть шофер, родители не любят, когда я сама за рулем, рассказывала она журналистке, но из ниццы в монте-карло еду сама, разгоняясь до ста двадцати, и в эти минуты я счастлива, по-настоящему и абсолютно. Впрочем, не факт, что про дорогу из ниццы в монте-карло она не придумала, кто знает, может, ее мать сочиняла для нее эти истории, а она просто повторяла, как попугай, с этой актрисой актрисовной ни в чем нельзя было быть уверенным. Послушай, сказал он, взяв ее за плечи и хорошенько встряхнув, словно хотел, чтобы, как в калейдоскопе, собранные узоры перемешались, сложившись в новый рисунок, ты несчастная девочка, которая ровным счетом ничего не знает о самой себе, а я старый козел, который не знает, зачем ему жить, и давай договоримся, что мы покончим с этим дурацким театром и, возможно, что-то изменим в твоей и моей жизни, от которых, надо признать, не так уж много осталось, а от твоей так почти ничего. Знаешь, ты был прав, пробормотала она, хватаясь за живот, не нужно было столько есть, мне кажется, меня сейчас вырвет, останови машину или открой мне окно, меня будет рвать через него на улицу, ох, как же мне плохо, боже мой, и за что все это, не понимаю. Эй, вы, крикнул шофер, ударив по тормозам, убирайтесь из моей машины сейчас же, не хватало, чтобы вы испачкали мне салон, только прежде чем уйдете, заплатите по счетчику и поищите без сдачи.

Он думал, что убил ее, измучил скитаниями по городу, от которых и здоровый устанет, отравил едой, ведь ей нужна была строгая диета, потому что удалена селезенка и печень еле справляется со своей работой, а еще обязательным было носить маску, чтобы не заболеть, потому что любая простуда могла стать смертельной, но он не думал об этом и поплатился, и теперь она, распластанная на постели, как на дыбе, лежала, не в силах пошевелиться. У нее отнялись ноги, вздулся живот, и, глотая воздух ртом, она несколько дней ничего не говорила, только задыхалась, дыша из последних сил, а на пятый день, когда он сидел на краю кровати, поглаживая ее по щеке, прошептала ему, пожалуйста, не покупай коляску до самого последнего, только если я совсем уже не смогу вставать, обещай. И он обещал, что, пока она в силах сделать хоть шаг, никаких колясок не будет, и, сколько хватит сил, он будет носить ее на руках, хотя врач ему не рекомендовал тяжести, да теперь уж все равно. Через неделю, приподнявшись на локте, она сказала ему, только об одном мы будем жалеть на смертном одре, что мало любили и мало путешествовали, но он прикрыл ее рот рукой, нет-нет, не надо чужих слов, лучше уж молчи. Но она, извиняясь за то, что все время говорит чужими словами, добавила, если девушка хороша собой, она может болтать о чем угодно, о россии, пинг-понге, лиге наций, ей все сойдет с рук, но и это была очередная цитата, за которой тут же последовала следующая, все, что изменяет нашу жизнь, не случайность, оно в нас самих и ждет лишь внешнего повода для выражения действием, не смолкала она, вспоминая все свои и чужие роли, жизнь — это непрекращающееся рождение, и себя принимаешь таким, каким становишься.