Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

Дом стоял у эстакады, темный, пугающий, завешенный лесами, как старый шкаф простыней, прячущей его от пыли, но кое-где в окнах мелькали, словно падающие звезды, огоньки, а может, это отражался свет из соседних домов. Ну все, приехали, вот наше убежище, показал водитель, ткнув пальцем, да не бойтесь, здесь живут люди, много людей, сейчас увидите. Прижав к себе набитый деньгами портфель, он замешкался, оглядывая нависшее над ним пяти— этажное здание, и в голове пронеслось: удар тяжелым по затылку, кровь на грязном бетонном полу, пустой портфель, и даже в полицию не заявишь, если вообще жив останешься. Ты боишься, что ли, усмехнулся водитель, не бойся, я тебе друг, здесь никто ни тебя, ни твою страшненькую грубиянку не обидит, у нас так не делается, нехорошо обижать тех, кто пришел в твой дом за помощью. Я устала, умираю как хочу спать, сказала она, к тому же нужно спрятаться, легавые идут по нашему следу, так что давайте поскорее войдем внутрь. Дверь в подъезд была заколочена, окна закрыты железными листами, и непонятно было, как можно попасть в дом, разве что пройти сквозь стену, но водитель, задрав голову, громко свистнул, и скоро из окна на третьем этаже высунулся по пояс какой-то человек, неразличимый в темноте. Это я и мои друзья, крикнул водитель, и человек пропал, а затем снова появился, но уже на первом этаже, отодвинув тяжелый железный заслон. Кое-как, помогая друг другу, они забрались через окно, оказавшись на темной лестнице со сломанными перилами. Осторожнее, не свалитесь, держитесь за стену, говорил водитель, когда они осторожно поднимались по щербатым, облупленным ступенькам, пугаясь, как хрустит под ногами битое стекло и щебенка. Где-то слышались голоса, мужские и женские, плач маленького ребенка, пахло подгоревшим ужином, приторными женскими духами, бензином, грязными пеленками, немытыми телами, и тяжелый спертый запах, перемешанный с дымом, застил глаза. Они прошли длинный темный коридор, и водитель освещал путь фонариком, свет от которого путался под ногами, как кошка, а затем оказались в просторной комнате, где кое-как, из последних сил светила тусклая лампа, работавшая от небольшого генератора. На полу лежали замызганные старые матрасы, на них, скрестив ноги по-турецки, сидели смуглые горбоносые мужчины и толстухи с рыхлой кожей и черными волосами, похожими на спутанные водоросли, выброшенные на берег отливом, а в углу, укачивая на руках ревущего младенца, лежала молодая женщина, укрытая темнотой, словно одеялом. Это мои друзья, сказал водитель, а потом заговорил на своем языке, похожем на грохот телеги, проезжающей по разбитой ухабистой дороге, а мужчины и женщины, разглядывая пришедших, закивали, приветствуя их. Со своего места поднялся старик, с носом, напоминавшим заснувшего на козлах извозчика, и, почесывая щетинистые щеки, пальцем поманил за собой. Он не говорит по-русски, объяснил водитель, сейчас покажет вам ваше место, где ляжете ночевать, а если проголодались, женщины покормят вас, но вы сможете остаться у нас на две-три ночи, не больше, потому что нам лишних проблем не нужно, своих хватает. Для гостей выделили лучшее место, кусок одноместной кровати, принесенной, наверное, с помойки, без ножек и спинки, с жестким матрасом, пропахшим потом и мочой, и страшно было даже представить судьбу этого видавшего многое матраса. Он все ждал, что она, заплакав, попросит, отвези меня к родителям, в мой большой красивый дом, его фото публиковали в модном журнале, одна мебель стоила, страшно сказать, несколько миллионов, не говоря уж о бассейне и оранжерее под крышей, отвези меня из этого ужасного места, грязного и вонючего, я привыкла к другому, но она принимала все как должное, не жаловалась, не морщилась, ничем даже не намекала на то, что это место, эти люди, эта грязная кровать без ножек неприятны или даже омерзительны ей. Если хочешь, мы уйдем, тихо-тихо, чтобы никто не услышал, шепнул он ей, но она, покачав головой, взяла его за подбородок, повернув к себе, ты с ума сошел, старичок, по нашему следу идет вся полиция города, а здесь нас никто искать не станет, так что не ной, слабак. Растянувшись на узкой кровати, она уснула, положив под голову свалявшуюся подушку, под которую спрятала свой парик, а одна из женщин, все из них были для него на одно лицо, принесла одеяло, бережно укрыв ее. Он сел на краю, не выпуская из рук портфель, и слушал ее дыхание, слабое, прерывистое, точка тире тире точка, словно она посылала какие-то послания, которые он никак не мог расшифровать. Свет погас, мужчины и женщины улеглись на своих матрасах, затих ребенок, и дом, похожий на старый корабль, поплыл в ночь, а он, вспоминая ее роли, которые видел или о которых читал, все гадал, что бы ей предложить завтра, какую роль подбросить вместо бандитки из дурацкого сериала, невыносимо раздражавшей и совершенно не нравившейся ему.