Винфрид Зебальд - Кольца Сатурна. Английское паломничество

Аргументы, которые Максимильен де Бетюн герцог дю Сюлли привел в этом споре со своим сувереном, изложены в шестнадцатом томе его мемуаров. Много лет назад я приобрел этот труд за несколько шиллингов на распродаже в городке Эйлшем к северу от Нориджа.

С тех пор это роскошное издание 1788 года, напечатанное в типографии Ф.-Ж. Десура в Льеже, на улице Золотого Креста, принадлежит к числу моих самых любимых книг. Климат Франции, начинает свои рассуждения Сюлли, непригоден для шелководства. Весна здесь приходит слишком поздно. Но даже весной обычно царит слишком большая влажность, каковая иногда опускается на поля, а иногда поднимается с полей. Одно это неблагоприятное, ничем не устранимое обстоятельство в высшей степени вредно как для шелковичных червей, которых весьма трудно было бы довести до стадии линьки, так и для тутовых деревьев, для роста которых самое главное условие — мягкий воздух, особенно в такое время года, когда они начинают покрываться листвой. Не говоря уж об этом принципиальном соображении, продолжает Сюлли, следует иметь в виду, что сельские работы и занятия во Франции никому (кроме разве законченных лентяев) не оставляют времени на безделье. И потому шелководство в крупных масштабах отвлечет сельских жителей от привычных ежедневных трудов и тем самым от надежных и выгодных заработков. Рабочую силу придется инвестировать в заведомо сомнительное предприятие. Правда, допускает Сюлли, крестьяне, по всей видимости, легко согласятся на такое преобразование. Ибо кто же откажется сменить тяжелый труд на другое занятие, если для него, как для шелководства, требуется куда меньше усилий? Но именно в этом, утверждает Сюлли, таится опасность. И он выкладывает солдатскому королю самый, как ему кажется, козырной аргумент против распространения шелководства во Франции. Из крестьянства, пишет Сюлли, испокон веков рекрутировались лучшие мушкетеры и кавалеристы. Занимаясь работой, годной только для женских и детских рук, оно потеряет свою мужскую стать, столь ценную для блага государства. И потому вскоре нельзя будет рассчитывать на потомство, необходимое для развития военного искусства. Шелководство, продолжает Сюлли, повлечет за собой вырождение сельского населения и, соответственно, прогрессирующее разложение городских классов. Виной тому роскошь и ее свита — леность, изнеженность, похотливость и расточительность. Во Франции тратят слишком много средств на роскошные сады и помпезные дворцы, на дорогие предметы обстановки, на золотые украшения и фарфоровую посуду, на кареты и кабриолеты, на празднества, ликеры и духи, на должности, которые покупают по спекулятивным ценам. И даже на светских барышень-невест, которых продают с аукциона тому, кто за них больше даст. Я бы не советовал моему королю вводить шелководство, которое будет способствовать дальнейшему развращению нравов по всей стране. Возможно, теперь следовало бы вспомнить добродетели тех, кто умеет довольствоваться малым. Несмотря на возражения премьер-министра, шелковая культура за несколько десятилетий прижилась во Франции. Не в последнюю очередь это произошло благодаря изданному в 1598 году Нантскому эдикту, который гарантировал веротерпимость (пусть в определенных границах) в отношении гугенотского населения. До этого момента гугеноты подвергались жестоким преследованиям, а теперь те, кто играл выдающуюся роль в распространении шелководства, получили право оставаться в своем французском отечестве. Под влиянием французского примера шелководство почти в то же время удостоилось королевского патронажа в Англии. Там, где ныне находится Букингемский дворец, на площади в несколько моргенов, Яков I приказал разбить тутовый сад. А во дворце Тиоболдз, своей любимой загородной резиденции в Эссексе, он устроил собственную оранжерею для разведения гусениц. Интерес Якова к этим прилежным созданиям был так велик, что он часами наблюдал за ними, изучая их жизненные привычки и потребности. Даже в поездки по стране он брал с собой шкатулку, полную королевских червей, к коей был приставлен специальный камердинер. Яков приказал высадить в довольно засушливых восточных графствах Англии более ста тысяч тутовых деревьев. Этими и другими мерами он заложил основы крупного мануфактурного производства. В начале XVIII века оно вошло в период расцвета, потому что после отмены Людовиком XIV Нантского эдикта в Англию бежали более пятидесяти тысяч гугенотов. Многие из них имели богатый опыт разведения шелковичных червей и изготовления шелковых тканей. Семейства ремесленников и предпринимателей, такие как Лефевр и Тиллетт, де Аг, Мартино и Колюмбин, осели в Норидже, в то время втором после Лондона английском городе, где уже в начале XVI столетия существовала пятитысячная колония фламандских и валлонских ткачей. К 1750 году третье поколение гугенотских ткачей Нориджа стало поколением самых состоятельных, влиятельных и культурных деловых людей во всем королевстве. На их предприятиях и предприятиях их поставщиков каждый день кипела жизнь. В одной монографии о шелковых мануфактурах в Англии говорится, что когда путешественник зимним вечером в кромешной тьме издалека приближался к Нориджу, то, к своему изумлению, он видел город, залитый светом, льющимся из окон мастерских, затянутых проволочной сеткой. Усиление света и увеличение труда — это и есть параллельные друг другу линии развития. Сегодня наш взгляд не в состоянии проникнуть за тусклый отсвет, лежащий над городом и его окрестностями. И при мысли о XVIII столетии меня охватывает изумление. Сколько же людей (по крайней мере, в некоторых местах) задолго до индустриализации почти на всю жизнь впрягали свои бедные тела в ткацкие станки, в эти клетки, сколоченные из деревянных рамок и планок, увешанные гирями и напоминавшие орудия пыток.