Дэвид Салой - Каков есть мужчина

– Мило, – говорит он. – Спасибо.

Она подносит к нему тарелку, предлагая снова взять печенье.

– Нет. Спасибо, – отказывается он. – Нет.

Его проводят через темную, узкую прихожую – мимо висящих пальто и шляп, и зеркала, ничего не говорящего ему, – и вот он снова на лестнице.

Дверь квартиры закрывается, он спускается по ступенькам, не желая заходить в загаженный лифт. Цементные ступени поблескивают в темноте, отполированные за десятилетия подошвами, так что кажутся влажными, хотя это не так. На каждой площадке лежит квадрат света из окна, а на подоконнике стоят растения – жесткие листья, мертвые листья, сухая земля. В самом низу расположены металлические почтовые ящики с маленькими табличками с именами жильцов. На полу металлический набор для чистки обуви. Надписи на стенах, уйма рекламных рассылок. Тяжелая дверь с двумя панелями безопасного стекла, на нижнем расползается паутина трещин.

Он останавливается перед дверью.

И просто стоит там какое-то время, в тусклом свете дня.

В воздухе над радиатором колышутся клочья паутины. Он смотрит на них, плывущих по волнам нагретого воздуха. Все совершенно неподвижно, кроме этих клочьев паутины.

Он стоит там, глядя на них.

Он какое-то время продолжает стоять там, глядя на колыхание паутины, странным образом захваченный этим движением.

Затем он открывает тяжелую дверь и слышит скрип петель.

Он выходит из дома, обратно в большой мир.

Дорога до моря занимает два с половиной часа. Сначала равнина, потом известковые холмы, потом горы. Редкая растительность. Шоссе, идущее от Загреба, пустое. Сейчас утро среды в начале ноября – возможно, в этом дело. И вот Ханс-Питер включает дворники – в медленном, монотонном режиме. Вжик, стоп, вжик, стоп. С легким скрипом по стеклу. В начале пути моросящий дождик размывает очертания фермерских хозяйств на равнинах. Дворники работают – вжик, стоп. Вдоль дороги тянутся заброшенные деревни. Темные поля пожнивных или пахотных земель. Ландшафт становится слегка холмистым – больше о нем нечего сказать.

На переднем сиденье рядом с Хансом-Питером сидит Мария.

Мюррей видит, как она жует жевательную резинку и безразлично смотрит на серый пейзаж.

Сейчас он уже рад тому, что она с Хансом-Питером, а не с ним. По крайней мере, за нее у него голова не болит. Он смотрит из окна в другую сторону. Они проезжают через какую-то жуткую деревню, просто какой-то кошмар. Одноэтажные дома выстроились вдоль дороги, на маленьких участках за заборами. Потом он видит какой-то паб – на вывеске эмблема пива «Пан» и надпись «Пицца». Вот она, деревня, без прикрас. Вот такая здесь жизнь. Мюррей смотрит на дома, редеющие по мере приближения к окраине. И вот снова потянулась пустошь.

И вдруг наступает момент, когда ты думаешь: «Зачем притворяться? В чем смысл? Кого ты хочешь обмануть?»

Кого ты хочешь обмануть? Себя?

Так в чем же смысл?

Нет никакого смысла.

Какая разница в любом случае?

Нас всех ожидает одно и то же.

На переднем сиденье разговаривают Ханс-Питер и Мария. Очень тихо, чтобы он не разобрал за шумом двигателя, и колес, и ветра, о чем именно. Его удивило их приглашение. Прошлым вечером, когда он был в «Джокере» и говорил с Матвеем о футболе, к нему подошел Ханс-Питер в своем коротком пальто с капюшоном и заказал белого вина. Не преминул вставить пару слов про футбол – брякнул какую-то чушь.

А затем обратился к нему:

– Мы думаем поехать к морю завтра. Хочешь с нами?

Они сидели на высоких табуретах, глядя на полки с алкоголем и открытками, присланными разными людьми за многие годы и приколотыми к стене Матвеем. Не так уж много, не больше десяти.

Мюррей спросил:

– А погода не слишком дерьмовая для поездки?

Ханс-Питер глотнул вина, как-то робко и быстро.

– Завтра должно разгуляться, – сказал он. – Так говорят.

Мюррей пожал плечами:

– Ну, ладно. Если Мария не против.

– Это ее идея, – сказал Ханс-Питер.

Это ее идея.

Что это значит?

В глубине души Мюррей думал, это значит, что он нравится ей и нравился все это время.

Но это ведь не так, если по-честному?

На самом деле она просто испытывала к нему жалость. И всякий раз, когда она с Хансом-Питером говорила о нем, они жалели его.

Им уже было известно о том, как надул его Благо. Он, похоже, действительно был в Германии. Вместе с деньгами Мюррея. Так или иначе пропали и деньги, и Благо. Ханс-Питер советовал обратиться в полицию и все там рассказать. Но Мюррей не мог решиться на это. Ведь в полиции уже знали его после того случая в ирландском пабе. И ему совсем не хотелось напоминать о себе, вот и все.