Дэвид Салой - Каков есть мужчина

Дождь усиливается.

Ханс-Питер увеличивает скорость дворников.

Вот вам и прогноз погоды.

Мария обращается к Хансу-Питеру с таким же замечанием. У нее угри вокруг рта. Родинка на носу. И он в восторге от нее, думает Мюррей.

Выехав на шоссе, они должны ехать еще полтора часа. Мюррей клюет носом. А когда просыпается, видит известняковые холмы. А затем море, свинцовые воды поблескивают. Они паркуются на общественной стоянке – сейчас там свободно – и находят заведение, где можно пообедать. Мюррей заказывает ассорти из жареного мяса с местным сладковатым соусом из красного перца. Бокал местной бормотухи. На улице ветер с дождем. Мария держится с ним вежливо. Она говорит больше всех. Ханс-Питер в основном молчит. Ковыряет вилкой запеченную рыбу, отделяя мясо от костей, и почти не поднимает глаз. Ленивое молчание человека, довольного жизнью, позволяющего своей второй половинке развлекать гостя. Только иногда поправляет ее в чем-нибудь. Она носит кольца почти на всех пальцах. Синие тени на веках. Она убеждает Мюррея обратиться в полицию – они никак не закроют эту тему. Уже целую неделю. Но он даже не назвал им сумму, которую забрал у него Благо. Он не хочет говорить об этом. Он хочет это забыть. Но она, конечно же, желает ему помочь. Это надо понимать.

– К чему все это? – спрашивает он. – Его не найдут.

Но она неуклонна:

– Откуда вам знать?

Ей просто нравится драматизм этой ситуации, думает он. Это хотя бы что-то – хотя бы что-то необычное произошло.

– Вы не можете позволить ему уйти вот так! – настаивает она.

– Мне не следовало доверять ему, – говорит ей Мюррей, чувствуя воздействие вина. – Я был идиотом. И точка.

Снаружи дождь усиливается.

Мюррей и Мария пьют горящую самбуку.

Я был идиотом. И точка. Напишите это, мать вашу, на моей могиле, думает Мюррей, когда они выходят и направляются к морю – вниз по ступенькам и дальше под дождем. Он немного отстает. Ханс-Питер и Мария идут впереди, держась за руки. «Флор Флорихе не думает лиха. Флор Флорихе набитый друг». Вот как они смотрятся, эти двое, – Флор и Флориха.

Нет, он – парень что надо, Ханс-Питер, застенчивый голландец в коротком пальто с капюшоном.

И она – что надо, ковыляет с ним вразвалку.

Так или иначе они его единственные друзья.

Я был идиотом. И точка.

Пляжей как таковых здесь нет. Просто дорожки вдоль берега, извилистые мощеные дорожки, над которыми качаются ветви старых сосен. Сухие пятна брусчатки под соснами. По одну сторону от них стоят бывшие виллы австро-венгерской аристократии, теперь – отели. По другую сторону – крутые ступени или даже лестницы сбегают к галечному берегу с пустыми террасами и маленькими гаванями. Плещется море. Волны бьются о покрытые мхом стены. Скрипят дамбы.

Он целует ее. Ханс-Питер целует Марию, наклоняясь к ней, их головы скрывает воротник его пальто.

Они впереди Мюррея, примерно в пятнадцати метрах. Похоже, они совсем забыли о нем. Мюррей останавливается, чтобы не смущать их, и поворачивается к морю.

Натянув на голову капюшон, он погружается в раздумья, точно герой-одиночка, положив руки на металлические перила, идущие вдоль дорожки, глаза его наполняются влагой, взгляд устремляется к далекому острову. Где-то там, над обдуваемым ветром заливом, это не более чем темный штрих на горизонте.

А немного ближе, примерно посередине, видна яхта. Здоровая хреновина – скорее, даже корабль. Сколько там палуб? Четыре? Пять? И наверное, под сотню метров в длину. Судно чуть заметно покачивается на волнах.

И только посмотрите! Посмотрите, как солнечный луч пробивается между облаками! Как он выбеливает море. Внезапные островки слепяще-белого. Яхта делается черной, вокруг нее сверкают волны. Внезапные островки слепяще-белого. И Мюррей, глядя на это, испытывает незнакомую эйфорию. Внезапные островки слепяще-белого. Затем они тают. Темное море.

Влажный ветер в лицо.

Он поворачивает голову в капюшоне, видит влюбленных, обнимающихся впереди, под искривленной ветром сосной.

К чертям все это.

Его глаза снова находят суперъяхту.

И ее тоже к чертям.

Ох, сколько же всего к чертям…

Вчера. После полудня он покинул дом на Лоундес-сквер, большой дом, все еще не стряхнувший с себя шок произошедшего. За окном «Майбаха» проплывает Челси. Слоун-стрит со своими знакомыми магазинами: «Эрме», «Эрменеджильдо Дзенья». Чейни-уок. В четыре часа движение плотное. Темный ноябрьский день. Отлив, Темза, обнажившийся берег. Тот самый парк, на другой стороне, на южной. Затем маленькие улицы и вертолетная площадка. Обдуваемая ветром платформа над водой. Броский, отделанный кожей грузовой отсек «Сикорского». Они собирались лететь вверх по реке, над западными районами Лондона. Когда вертолет развернулся и по воде пошла рябь из-под корпуса, он оглянулся на Лондон, который несколько лет считал своим домом. А затем город отдалился, превратившись во что-то чисто условное, монохромный чертеж, раскинувшийся в послеполуденном свете поздней осени. Больше он никогда его не увидит.