Дэвид Салой - Каков есть мужчина

Она не говорит по-английски. Но ее дочь говорит и переводит. Что-то с ней не так, с ее дочерью. Она плохо ходит. Слова произносит невнятно. И вообще выглядит странно. Сложно сказать, сколько ей лет. Может, двадцать?

Ее мать – Влетка, так, сказали Мюррею, ее зовут, – велит ему садиться.

– Пожалуйста, садитесь. – Дочь мило улыбается.

У нее на редкость приятная улыбка. Под прядями прямых черных волос видна розовая кожа головы.

Мюррей неловко опускается на зеленый бархатный диван.

Свет в комнате какой-то мертвящий. Единственный его источник – окно, наполовину занавешенное желтоватым тюлем, за которым виднеется белье, развешенное на балконе.

В другом конце комнаты стоит бархатный диван, на котором и сидит Мюррей, лицом к окну, чувствует он себя словно в ловушке. Его ноги едва касаются коричневого ковра на полу, а мебель и всяческие безделушки нависают над ним со всех сторон. Потолок низкий, давящий. Вдоль одной стены тянется большой буфет. Мюррей ловит свое отражение в выпуклом зеркале, жутко искаженное. Влетка зажигает свечи. Дочь улыбается ему со своего места, за столиком у стены напротив серванта. Рядом с ее крупной головой висит гобелен с плачущим Иисусом. И полка с фарфоровыми собачками.

Влетка, зажигая свечи, что-то раздраженно произносит.

Дочь переводит, улыбаясь:

– Не хотите чаю?

– Нет, не нужно, – говорит Мюррей пересохшими губами, неуверенно поглаживая рукой мягкий бархат.

Он с трудом нашел это место. Он плохо знает эту часть города и, проехав на такси двадцать минут, оказался в совершенно другом мире: выгоревшие на солнце особняки, импозантные и строгие сооружения, отделенные одно от другого припаркованными машинами и мрачными парками. Между тоскливыми деревьями проложены мощеные дорожки, детские площадки как будто давно заброшены, электростанция оплетена гирляндой из колючей проволоки. Каждое здание снабжено каким-нибудь именем – одного из известных хорватов. Мюррею был нужен дом Фауста Вранчича, номер одиннадцать.

Он набрал две единицы на домофоне и подождал, слушая электрическое потрескивание. Затем прозвучало по-хорватски:

– Да?

– Это Мюррей, – сказал он. – Я пришел к… Влетке?

Снова свистящий голос:

– Tko je to? [65]

– Мюррей, – повторил Мюррей погромче. – Я пришел к Влетке. Мюррей.

Раздался неприятный электрический писк, замок щелкнул, и тяжелая металлическая дверь с небьющимся стеклом приоткрылась. Мюррей вошел.

Едкий запах лестничной клетки.

Он чуть не наложил в штаны.

И вот Влетка сидит перед ним на диване. Она в домашнем халате. Солидная, хмурая женщина – такой она видится Мюррею. Вроде кассирши, продающей билеты на поезд до Загреба, хмурясь на тебя из-за стекла с дырочками, пока ты пытаешься объяснить ей, что тебе нужно, а очередь между тем напирает. Короткая стрижка. Золотые капельки в ушах. Несвежее, прокуренное дыхание.

Она говорит ему что-то повелительно своим резким голосом.

– Она говорит, вам надо расслабиться, – переводит дочь.

На губах у Мюррея застывает неестественная улыбка. Гримаса страха. Она берет его руку в свои.

Он почему-то боится, что сейчас она скажет ему раздеться.

Но это не так. Она лишь пристально смотрит ему в глаза, что еще хуже. Глаза у нее серо-карие. Ресницы короткие, какие-то не женские. Брови отсутствуют.

Едва Мюррей отводит взгляд, как она выкрикивает что-то.

– Пожалуйста, вы должны смотреть ей в глаза, – просит дочь, уже помягче.

Мюррей слушается.

Ох уж эти хреновы глаза. Этот взгляд неимоверно подавляет его, словно какой-то жуткий звук, который звучит и звучит, словно пронзительный металлический скрежет…

Она продолжает держать его руку, всю мокрую от пота.

Ее взгляд несколько смягчается. Она что-то произносит. Голос ее звучит сухо и отстраненно.

– Она говорит, вы в очень плохой ситуации, – переводит дочь.

Мюррей, не отводя взгляда, хотя у него начинает болеть голова, бросает:

– Да ну?

В комнате жарко. Он потеет. И дело не только в температуре воздуха. Он чувствует, как в его сознание что-то вторгается, словно скальпель.

Дочь переводит отрывисто брошенное указание:

– Закройте глаза, пожалуйста.

Он подчиняется.

И чувствует сильную руку на своем лице. Все это настолько нереально, что кажется чем-то вполне естественным.

– Это что – какое-то проклятие? – спрашивает Мюррей, чувствуя себя с закрытыми глазами спокойнее.

Дочь переводит. Влетка отвечает.