Олег Ермаков - Радуга и Вереск

Павел положил мобильник на тумбочку, промочил горло водой из графина, оглянулся. И вдруг спросил: а какого, в самом деле, черта он здесь делает? В этом унылом номере?.. Почему до сих пор здесь, а не в поезде, подходящем к Москве?

С минуту он размышлял об этом странном обстоятельстве. Потом достал блокнот, раскрыл его.

1. Камни судьбы

2. Глинка

3. Собор?

4. Мост

Список значимых мест для свадебной съемки. Взял шариковую ручку и старательно вывел:

5. Стена: а) башня Веселуха, б) башня Шеина

Тут он достал схему крепостной стены. Башни Шеина там не было. Что это вообще за башня? С чего он взял?

Косточкин потянулся за альбомом с фотографиями позапрошлого века в надежде отыскать ответ. Подложив под спину подушки, полулежа рассматривал листы. Да, альбом издан со вкусом… И тут он заметил… дырку. Что? Точно, на странице 15 были аккуратно вырезаны фотографии. Две или даже три. Что такое?..

Альбом вообще-то немного пострадал при падении, обложку перечеркнул темно-красный след — черкнуло кирпичом, — да посредине книга сильно распалась надвое, но не порвалась, переплет выдержал… А вот откуда взялось это?

Косточкин пялился на страницу с вырезанными фото. Не могли же эти фотографии выпорхнуть при падении? Нет, тут кто-то действовал скальпелем или ножом, ножницами. Кто? Когда? Зачем? Книгу ему позже принес в больницу Охлопьев. Художник рассказал, где живет. Хрущевка на краю оврага перед красной церковью, виденной со стены. Косточкин тут же начал собираться. Что за фокусы? Этот старикашка с длинными волосами сразу ему показался странным, да попросту придурковатым. Он осторожно вдел ушибленную руку в рукав полупальто, застегнул пуговицы, нахлобучил шапку итальянского почтальона . Сунул фолиант под мышку, оглянулся. Брать все вещи и по дороге на вокзал заехать к этому старику?

Он снова медитировал , как называла эти его погружения в момент Маринка.

Уезжать или нет?

Странный вопрос!.. Да, конечно. Хотя… Как там поет Макаревич? «Еще не все дорешено…» Ага. Он подключился к интернету, в гостинице был вай-фай, нашел расписание поездов, но тут же вспомнил, что прямо от железнодорожного вокзала Smolenscium’а отправляются через каждый час автобусы на Москву. Поэтому можно налегке сначала съездить к старику, потом вернуться сюда, забрать вещи и отправиться восвояси.

Правда, оставлять ценные вещи в гостиничных номерах и не стоит — в Испании у Маринки сперли забытый айпод, и доказать они ничего не смогли. И все же — вышел налегке. Будь что будет.

Косточкин испытывал тихую ярость, ну да, так как по натуре был спокойным парнем. А сейчас его душила обида. Как смел этот проклятый востроносый старикан с сальными волосами изувечить чужой альбом? Художник? Тем хуже. Понравились картинки?.. Да он же не подросток, в самом деле, а старпер.

…А Маринка беспокоится: что, мол, он тут делает? Он — разбирается !

Вдел наушники в уши. И по проводкам потек тягучий голос Ричарда Эшкрофта, да. Некоторые музыканты — наверное, и писатели? — рано или поздно становятся нам родней.

Эшкрофт пел о том, что он коротает ночи в гостиничных номерах, кого-то ждет и вообще мчится, словно поезд, в какую-то чужую страну, хотя у него и нет билета.

И хотя, по правде, эта вещь «A song for the lovers» Косточкину и не нравилась у Эшкрофта — слишком попсоватая и невнятная какая-то музыкально, — но слова, смысл, как раз совпадали с тем, что происходило. Да?

Я не знаю, когда этот поезд остановится,

Но я говорю тебе, мой друг, что не хочу сходить.

Тут ему внезапно вспомнилась одна повесть Пелевина, единственная вещь, которую он прочитал, чтобы Алиса отстала, — «Желтая стрела», такая не утяжеленная всеми поздними приколами, кивками и перемигиваниями, добрая, как баллада Боба Дилана, ну или что-то вроде этого, повесть, действие которой и происходит исключительно в одномерном пространстве поезда. И в конце вдруг пространство раскраивается душераздирающим жестом: герой соскакивает на насыпь и стоит, слушает ветер. Он свободен? А герой Эшкрофта не хочет свободы?

Но, пожалуй, у Пелевина больше драйва, чем у Эшкрофта в этой песне, а может и вообще больше. Пелевин — драйвом и берет. Такого не было в русской литературе, утверждает мама. И весь Пелевин, мол, это какой-то сплошной рок-н-ролл.

Алиса за Пелевина глаза выцарапает.

Но… интересное занятие… Что? Да вот заехать в провинцию, чуть не убиться и бродить, гадать по Эшкрофту, как по этой китайской книге… как ее? Дзынь какой-то, в общем. Дзынь — ян — трындец.