Олег Ермаков - Радуга и Вереск

Николаус смущенно тер прямой нос, глядел исподлобья.

Как Войтех ушел, Александр снова попросил его исполнить ту же музыку. Но уже что-то улетучилось, исчезло, и Николаус не мог повторить ту мелодию… Наверное, это была музыка первой битвы. Пока — чужой битвы. Николаус завидовал Александру. Отложив лютню, он попытался заговорить о чем-то другом, но вскоре Александр снова рассказывал о бое с брадатыми злыми шишами, и Николаус слушал с плохо скрываемым восхищением. Двоих гусар шиши ранили, а одного так серьезно, что по дороге в замок тот скончался, хороший пан Болеслав из Злоторыи, ему палицей раздробили ключицу, и он истекал кровью.

Эх, почему же не товарищи панцирной хоругви отправились сегодня по той дороге!..

В следующий свободный вечер Николаус пошел до того перекрестка, откуда можно было спуститься на улицу Зеленый ручей, и направился дальше мимо церкви, высоких заборов и оград пониже, хлипких, за которыми стояли все деревянные дома, иные и в два яруса. Это было, конечно, совсем не похоже на улицы его родного Казимежа Дольны, с каменными домами, вымощенными камнем же дорогами. Здесь было царство дерева. Отовсюду доносились крики домашней птицы, да и пахло густо домашней живностью. Иногда улицу перекрывал благоуханный ковер навозной жижи, и шляхтичу приходилось идти по самой бровке, прыгая, как в болоте, с кочки на кочку. В домах за оградами то стучал топор, то скрежетала ручная мельница, слышно было, как сильно скребут нечто, может и шкуру. Курились дымки. Но все-таки большинство дворов как будто спали или таились… Как вдруг враз ожили и зашевелились, будто темные дремучие раки в ручье, почуявшие то ли опасность, то ли добычу. Николаус оглянулся: по боковой улочке, откуда-то со стороны башни с Elenevskimi воротами поднималась густая пыль, вверху, над домами, высвеченная вечерним солнцем. По мычанию, блеянию и тяжким вздохам, как будто сотрясавшим все вокруг, Николаус догадался, что это возвращается стадо с пастьбы. Тут залаяли собаки, раздались удары бича, заголосили призывно хозяева, зазывая своих коров, овечек. Животных домашних тут все содержали, пробавляясь млеком, шерстью и мясом. Да и навоз на огородах был надобен. В Казимеже Дольны тоже заводили и кур, и свиней, но все же там больше было тех, кто ведал какое-либо ремесло или торговал. А сей Smolenscium был поистине сельским. Magnus vicus [139] Большая деревня ( лат .). .

И сейчас эта vicus валила с блеянием и ревом по улочке. Николаус немного растерялся. Хозяева забирали своих коров, уводили их во дворы. Но стадо все еще было внушительным. Пастухи шли где-то позади… А впереди брел угрюмый черный бык с белым пятном на лбу. Николаус сразу подумал, что хорошо бы и всадить в пятно пулю. Но пистоля при нем не было, только сабля. И сейчас он положил руку на эфес… Экая глупость-то будет, подумал он, озираясь, куда бы отступить. Но и справа, и слева были заборы. А бык, пыхтя, шел напролом, сбоку трусили овцы. Уступить этому смоленскому зверю? И ведь проклятое животное как будто уже и наметило фигурку в вишневом жупане, с рогатывкой на голове, с пером… И бык вдруг заревел, свирепея, и хлестнул себя по пыльным бокам сильным хвостом. Из окон повысунулись головы баб и ребятишек. Николаус уже потащил саблю из ножен.

Да тут послышался нежный мелодичный голос: «Івашка, Івашка, охлынь, перастань яриться, ідзі, ідзі да сябе» [140] Ивашка, Ивашка, охлынь, перестань яриться, иди, иди к себе ( бел .). . Николаус оглянулся. То была внучка Петра-травника, он узнал ее. На ней была серая длинная рубаха, а сверху сарафан цвета как раз вишневой смолы, что ли, с желтой нитью по низу. Волосы заплетены в косу с лентой, как это обычно у незамужних молодых девушек, и не покрыты. Глаза ее были серыми, большими. В ушах покачивались серьги, остро сверкая празеленью. В руке она держала прутик.

И черная гора с белесыми на концах рогами, еще хлестнув себя хвостом, поуспокоилась, присмирела, хотя глазом и косила враждебно на бедного шляхтича, уже сообразившего, что вряд ли его сабелька сии рога одолеет. Девушка подошла ближе и стала рядом с молодым паном в рогатывке с пером, так что, когда бык дошел, то она оказалась между ними. «Івашка, Івашка», — говорила она, поднимая руку и вытягивая к быку навстречу ладошку. И зверь внезапно повел башкой, потянулся к ней, лизнул, и девичья ладошка легла на широкий лоб, так что бык на мгновенье прикрыл свои темные выпуклые глаза.

— Асцярожна, паненка! [141] Осторожно, панночка! ( бел .) — сказал Николаус, чтобы не стоять здесь полным дураком, столбом.