Олег Ермаков - Радуга и Вереск

Они поднялись до больших круглых часов на углу старого дома. Косточкин оступился в лужицу со снегом, ловя видоискателем часы.

Московитов было многажды больше защитников замка, но, так как они вынуждены были охранять свои острожки вокруг крепости от возможного нападения отряда Гонсевского и Христофора Радзивила, стоявшего под Красным, то и бросить значительные силы на штурм не могли. Нападение было отбито, пролом заделывали день и ночь пахолики, шляхтичи, смольняне, забрасывали землей, камнями, бревнами, засыпали кирпичи, обагренные кровью, оттащив трупы и зарыв их на склоне оврага с молитвой монахов и ксёндзов. Были погибшие и в своих домах. Несколько домов сгорели. Воздух в городе плыл тяжкий, все еще цветочный и горький от гари. По оврагам цвели черемухи, в садах доцветали поздние яблони. Лошади подыхали от бескормицы. Болели люди. Смерть забирала раненых после мучений в гноище. По башням и на пряслах сидели вороны в ожидании падали. Город, воспетый Куновским, медленно превращался в ужасный склеп. Но сдаваться воеводы не думали. Гонсевский обещал помощь, то и дело тревожа нападениями войско Шеина. В Варшаве король, по слухам, собирал войско на поход к Смоленску. Так что дело не казалось безнадежным. К Гонсевскому уже шел отряд с пехотинцами и драгунами из Голландии, набранными Янушем Радзивилом, сыном Христофора Радзивила.

— Кого тут только нет, — говорил, качая головой, пан Плескачевский. — Новый Вавилон! Немцы, голландцы, татары, литвины, мы, русские, французы, испанцы… А на переговорах я встретил старого знакомца по первой еще осаде, ротмистра Джорджа Лермонта, хорошего малого, шотландца. Но теперь он уже Юрий Андреевич, на службе у царя… Сколь переменчива судьба солдата. После покорения Smolenscium’а в тринадцатом году он отправился на охрану крепости Белая. Да приступил к осаде сам князь Дмитрий Пожарский, ладный воин. И крепость сдалась. Кто не хотел на службу к царю, ушли, а кто-то остался, среди них и Джордж. Получил, говорит, поместье в Галицком уезде. Принял православие, стал схизматиком… Да. И защищал в восемнадцатом году Москву от войска нашего Владислава, королевича тогда, получил ранение. Обучает московитов и получает сто рублей в год!

— Уж не врет ли ротмистр, дабы посеять смуту? — спросил Войтех.

— Кто его знает, — отозвался пан Григорий, макая хлеб в козье молоко. — Но выглядит браво. И ни о чем не жалеет, по его словам. К поместью ему еще и прибавили наделов. Царь любит иноземное рыцарство.

Александр усмехался, белея зубами.

— Что же они не могли одолеть пролома? Много там немцев в своих касках было.

— Так и мы же — иноземцы, — ответил с прищуром пан Григорий. — Хотя иногда про то и забываешь… Вот как отправишься в поместье, на Ливну, завидишь Долгий Мост… — Тут пан осекся, быстро взглянув на пани Елену.

По лицу женщины скользнула тень, как будто птица крылом осенила…

— А мой Жибентяй там так и сидит, в остроге Николославажском, — проговорил Николаус. — Если острог уже не пожгли.

Пан Григорий хмыкнул, выпятив верхнюю губу со щеткой усов.

— Пан Ляссота опытный воин.

— А что пан думает делать со своею добычей? — спросил Александр, взглядывая на Николауса.

Николаус хмурился и не отвечал.

— Не ровен час… случится что, — продолжал с усмешкой Александр, ясно, сине глядя на Николауса. — Казак на приступе снесет головушку. Или ядро чумное прилетит. Вон, прямо на твою постель и пал рок. Надо бы на этот случай распорядиться тебе, пан Николаус Вржосек.

— Да уж, книга — не шутка, целое состояние, — сказал пан Григорий.

— Кому завещаешь, сказал бы, пан? — не отставал Александр. — Королю? Воеводам? А может, и тем, кто дал тебе здесь кров?

Николаус поднял голову.

— Книгу отдам Петру, — сказал он. — Но не сейчас.

— Отчего же? — спросил Войтех.

— Ее у него сразу отнимут.

— Значит, отдать Петру-иконнику? — уточнил Александр, тряхнув длинными русыми волосами и прихлопывая по столу сильной ладонью. — Как снимут осаду и все поутихнет?

— Да что ты, побойся Бога, сынок, зачем накликаешь? — тихо проговорила пани Елена, с упреком глядя на сына.

— Наше дело случайное, воинское, — отозвался Александр, отводя глаза.

— Уж так, — согласился и пан Григорий.

— Ему и отдайте, — сказал Николаус. — Кто жив будет.

— Сам отдашь, — сказал Войтех. — Тебе воинское счастье сопутствует.

— Ну, если сидение в плену — это и вправду счастье, — насмешливо проговорил Александр. — Счастливый рыцарь сам в плен недруга берет, а не идет в сети глупо, как рыба иль баба.